Ключик на старт (рассказы)
Шрифт:
– Держи, паря, крепче!
Трактор пустил в темнеющее небо веселую струйку дыма и выдернул узника из сырой темницы на сухую землю.
Кока оглядел себя. Вид был, прямо скажем, непрезентабельный. Строгая графика костюма, все эти лаконичные прямые, уверенные углы, выразительные закругления, темные и светлые полосы - все исчезло.
– Парадно-выходной!
– горько развел руками Кока.
– Парадно-выгребной!
– уточнил дедок.
– Но ты, паря, не горюй, сейчас мы его химчистить будем.
Спасенный и спаситель принялись реанимировать костюм смоченными в бензине тряпко-тампонами.
Устав от корриды с креозотом, дедок принес огнетушитель.
– Еще ведь не горим!
– удивился Кока.
– Еще как горим!
– возразил дедок и, отвинтив крышку, наполнил стаканы.
Народный напиток созревал без отрыва от производства - в сторожке, в огнетушителе.
– Че мы ерундим!
– после третьего стакана сказал Кока и опустил пиджак в ведро с бензином. То же самое дедок сделал с брюками.
Меняя "отработанный" бензин, повторяли процедуру несколько раз, а когда в три ночи огнетушитель до последней капли иссяк, решили, что костюм практически восстановлен в парадно-выходном качестве.
– Как новенький!
– сказал дедок и с ветерком на "Беларусе" доставил Коку в общагу.
Утром Коку разбудил жуткий крик Мошкина.
– Какой баран приволок эту спецуху?
– Это мой костюм, - попытался защитить честь одежды Кока.
– Ты что - решил этим тряпьем нам газовую душегубку устроить?!
Кока утренним взглядом осмотрел костюм. Как ни противилось существо, надо было признать: купания в бензине не вернули докреозотного шарма. Устами Мошкина, по поводу тряпья, гласила истина. Дальнейшая борьба за восстановление была бесполезной.
– Уноси свое добро" к едрене-фене!
– безжалостно ругался Мошкин.
Кока, разозлившись на бесчувственного друга, распахнул окно и вышвырнул костюм, который согласно формуле: ты его в окно, а он в дверь, - тут же вернулся.
– Хотите, чтобы вас выселили?
– принес запашистый узел дворник.
– Вонь пожарную под окнами разводите.
Рука не поднималась выбросить еще вчера новый костюм на помойку. Кока поволок его на задворки, к сараям, может, кому-то на спецодежду пойдет.
В итоге еле ноги оттуда унес. Две женщины застукали, когда Кока со слезами в душе приспосабливал, чтобы виднее было, многострадальный костюм на деревянной стене сарая.
– Спалить нас хочешь?
– гнали его от мотоциклов, солений, варений, моркошки с картошкой женщины.
– Мы тебя самого сейчас поджарим!
Ноги и пожароопасный пиджак с брюками Кока унес на дикий берег Иртыша, где нашел расплющенное ведро, куском алюминиевой проволоки приторочил к нему костюм и, размахнувшись, как дискобол, зашвырнул еще вчера парадно-выходную одежду в серые волны. Костюм какое-то время держался на поверхности, как бы говоря хозяину последнее "прости", а потом волны бесстрастно сомкнулись над ним.
– Я как Герасим, - провел литературную аналогию, вернувшись в общагу, Кока.
– Ты бы и Муму мог стать, - продолжил книжное сравнение Мошкин, - кабы не сторож на тракторе.
– Да, подвела интеллигентность, - вздохнул Кока, - подвела.
РОМАНТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ
На стене
у своего стола Мошкин повесил ядреный плакат. С него дерзко смотрела девица. Но еще более вызывающе выпирал в сторону смотрящего плакатный бюст. Да такой, что в книгу рекордов заноси - не ошибешься. Это как у среднего мужчины нога 48 размера. Хоть убавляй. Насчет последнего мужчины не настаивали в отношении мошкинского плаката. Они цокали языками и кивали головами, мол, бывает же чудо природы...Один Кока индифферентно отнесся к изменениям в интерьере отдела.
– Ты хоть на картинке посмотри как это бывает!
– обиделся Мошкин.
– Я не на картинке видел.
– Порнографические фильмы смотришь?
– съехидничал Мошкин.
– Наяву видел, - твердо сказал Мошкин.
– А свистеть-то, свистеть!
– не поверил Мошкин.
Кока поднял глаза к заоконному небу, и они подернулись романтическим туманом.
– Че свистеть-то!
– наседал Мошкин.
– Жалко мне тебя, - вернулся на землю Кока, - ты жизнь только на плакатах и видишь.
– Ой-е-ей! Какие мы опытные!
И Кока рассказал незатейливую историйку из командировочных будней.
Случилась она жарким летом на полигоне Капустин Яр, когда Кока был техруком, запускал куда подальше от земли ракету "Космос".
– Жил я в "Уюте", в одном номере с днепропетровцем Жорой Стасюком. Как-то вернулись мы со 107-й площадки, а по коридору идет эта самая Полина.
Кока сделал паузу, пошаркал ногами под столом. Глаза уже начали было романтически туманиться, но Кока отогнал элегическую дымку.
– Вот это, понимаешь, красота, не то что у Мошкина.
Кока не врал. Полина была загляденье. Где надо восхитительно округло, где надо изящно плоско, глаза нараспашку, и этот немаловажный элемент внешнего обаяния в таком головокружительном изобилии...
– Болтун Жора три дня замороженный ходил. Его пустомельный язык дальше "О! У! Э!" в честь Полины не продвигался. Зато потом зачесал так, хоть аркан накидывай. Начал Жора кругами вокруг нее ходить. Соколом вьется, жаворонком льется, соловьем поет!
– А ты сам-то почему не взял ее в оборот?
– перебил Мошкин.
– Такой видный мужчина не мог женщину охмурить! Я бы на твоем месте...
– Куда уж нам до такого эротического гангстера, как ты!..
В изложении тех событий Кока не был на все сто исторически достоверен. Кое-какие детальки скромно опускал, стараясь не выпячивать свою персону. Умолчал, как сам пытался приглашать Полину с окрыляющей фигурой и замораживающим воображение бюстом в ресторан "Родная хата" и кафе "Уют".
– Как бедный Жорик ни старался, получалось у него нулижды нуль и фиг десятых. И вдруг, в воскресенье утром, влетает в номер и кричит, как недорезанный: "Уговорил идти на Ахтубу! На шашлыки! Собирайся!" Я ему говорю: "Из чего шашлыки? Из твоего языка?" Он заполошно развернулся, убежал. И ведь нашел мясо замаринованное. Пол-литровую баночку выменял у пермяков за графин спирта.
– На троих баночка шашлыков?
– захохотал Мошкин.
– Нас пятеро ходило, еще были Федя-телеметрист и Петро, старлей с Батайска...