Книга бытия
Шрифт:
Женщина немного смягчилась.
— Тогда отыщите двух членов профсоюза. При наличии таких свидетелей — зарегистрирую.
Мы с Фирой вышли на Екатерининскую и, хоть нам было не до смеха, дружно расхохотались.
— Бедному жениться — ночь коротка, — констатировал я. — В смысле: бедному на документы. Что будем делать?
— Я попрошу Женю Нестеровскую, она недавно вступила в профсоюз. А у тебя есть приятели-профсоюзники?
— Кто-нибудь найдется. К тебе сегодня можно прийти?
— Подожди несколько дней. Отец надумал ремонт,
В солнечный день 9-го февраля мы снова подошли к загсу. Фиру сопровождала Женя Нестеровская, меня — Моня Гиворшнер, оба недавние члены профсоюза.
Женщина-инспектор была еще более угрюмой. Перед ней по обе стороны стола на скрипучих стульях разместились «брачующиеся» — хорошенькая полнолицая девчушка, очень взволнованная, и юный торговый моряк в парадной форме. Он нервничал, похоже, больше невесты: не знал, куда деть руки, краснел и бледнел.
Мы четверо пристроились на тяжелых стульях, расставленных вдоль стен.
Наблюдая за процедурой, я стал задыхаться от злости.
— Я заполнила свидетельство о браке, но прежде чем отдать его вам, по закону должна задать обоим один и тот же вопрос, — сурово сказала женщина. — Невеста, вы поинтересовались у жениха, не болен ли он заразными венерическими болезнями?
— Нет, — пролепетала девчушка, скорчившись от стыда.
— Очень жаль. А вы, жених, не скрыли от невесты свои заболевания?
Он держался мужественней:
— Не скрыл, потому что нечего. Я здоров.
— Рада за вас. Но должна предупредить: если вы утаили болезнь, то подлежите уголовному преследованию. Поздравляю с законным браком! Получайте свидетельство. Следующая пара, подсаживайтесь ближе.
Моряк с невестой — теперь уже законной женой — ушли как оплеванные.
Я кипел. Я знал: если она и ко мне обратится с таким вопросом, то я сотворю что-нибудь бешеное, оскорблю ее так, что она ужаснется. Но регистраторша, поглядев на нас с Фирой, заулыбалась — видимо, не увидела в наших лицах намеков на нехорошие болезни.
— Вы уже были у меня недавно, — сказала она. — Значит, нашли знакомых членов профсоюза? Свидетели, давайте свои членские книжки.
Получив свидетельство о браке, мы вышли из тесной загсовской комнатки — как из тюремной камеры. Я огляделся. На противоположной стороне Екатерининской стоял милиционер в парадной форме (в городе недавно ввели постовых). Он подозрительно посмотрел на нас и даже сделал шаг в нашу сторону: очевидно, из загса часто вываливались чересчур веселые и шумные компании.
Я почувствовал острое желание ознаменовать нашу с Фирой радость чем-нибудь этаким…
— Фируся, поздравляю тебя с мужем, а себя — с женой! — сказал я торжественно, и расцеловал ее чуть ли не под носом у стража порядка.
Какая-то парочка на противоположной стороне улицы засмеялась и замахала нам руками. Милиционер отвернулся и солидно двинулся назад на перекресток. Его хмурая спина свидетельствовала:
целоваться на главной улице — это, конечно, беспорядок, однако наказанию он, к сожалению, не подлежит.— В хорошие времена свадьбы отмечали в ресторанах, — мечтательно сказала Женя.
Денег ни у кого не было. К тому же ни один из нас еще не бывал в ресторане — так что мы не очень хорошо представляли, о чем должны жалеть. Мы побродили по Дерибасовской, наши профсоюзные свидетели вспомнили о неотложных делах — свадебное торжество распалось.
— Сейчас пойдем по домам, а вечером приходи ко мне, — сказала Фира.
Я дал прощальную телеграмму Людмиле и отправился к жене. Она была одна.
— Все-таки познакомь меня с мамой, — попросил я. Фира отказалась. Маме всегда становилось хуже, когда появлялся отец, а во время ремонта он приходил каждый вечер. Припадков, к счастью, не было, но рисковать все же не стоит: если Любовь Израилевна увидит нас вдвоем, она может обо всем догадаться.
Мы сидели на диване и тихо разговаривали. Я не просил ее читать, она не предлагала. Обнимать ее было приятней, чем сидеть в стороне и только слушать. Иногда она выбегала в соседнюю комнату — посмотреть, как мама. Когда большие часы в коридоре пробили полночь, она прошептала:
— Сегодня можно остаться, отец не придет раньше утра.
Она закрыла дверь, я разделся. Уже обнаженная, она прижалась ко мне и попросила:
— Пожалуйста, не отпускай меня, если я крикну, что больно. Нужно же нам стать нормальными людьми!
И я ее не отпустил. Она слабо стонала. А потом мы лежали, усталые и радостные. Она сказала:
— Как странно! Я уже совсем не чувствую боли. Даже памяти о ней не сохранилось.
Февральская ночь быстро исчерпала себя. Когда рассвело, Фира сказала:
— Иди домой. Мне нужно поскорей убрать простыни, чтобы мама ничего не увидела. Встретимся после лекций.
Я пришел домой, когда мама и отчим еще спали. Торопливо разделся и мигом уснул.
Утром меня разбудил шум в коридоре, там стояли Людмила и ее сестра. О том, что произошло в то утро, я уже рассказывал.
После лекций я встретился с Фирой. Впервые она не бежала мне навстречу, а просто шла. Бессонная ночь чувствовалась в каждом ее движении.
— Пойди поспи, — посоветовал я.
— Вечером ты придешь?
— Вечером я приду.
Так началась наша диковинная семейная жизнь.
6
Первой о замужестве дочери узнала, конечно, Любовь Израилевна.
Нам не удалось скрыть мои частые посещения — к тому же теперь они стали каждовечерними. О том, что я иногда остаюсь до утра, она не догадывалась: мы умело таили наши законные, но секретные ночи. Любовь Израилевна захотела познакомиться со мной. И сразу поняла, что я — совсем иной вариант, чем Митя Спитковский и Исидор Гурович. Не знаю, что нас выдало, но в первый же вечер, когда я ушел, она сказала дочери: