Книга Дины

Матушка Карен поджала губы, но вежливо ответила, что, конечно, это не просто, бывает, в суровые зимы розовые кусты замерзают. Она с удовольствием покажет завтра своей гостье грядки с овощами и пряностями. Это гордость Рейнснеса.

Потом все пили за молодого кандидата богословия. За хлев и за сено, которые с Божьей помощью удалось спасти от огня.

— И за животных! — прибавила матушка Карен. — Боже, сохрани наших животных!

И они выпили за урожай и за животных. Обед был еще в самом начале.

Шведский граф восторгался рыбным супом Олине. Он настоятельно просил пригласить ее в столовую — ему хотелось выразить ей свое восхищение. Нигде в мире граф не пробовал подобного супа. А ведь это блюдо он пробовал всюду, куда бы ни приехал.

Французский рыбный суп! Пробовал ли кто-нибудь из присутствующих французский рыбный суп?

Матушка Карен пробовала французский рыбный суп. Она воспользовалась поводом и рассказала, что три года жила в Париже. Она сдержанно жестикулировала, и на руках у нее позванивали филигранные браслеты.

Неожиданно матушка Карен продекламировала стихотворение по-французски, на щеках у нее заиграл молодой румянец.

Седые красивые волосы, которые по случаю торжества были вымыты в можжевеловой воде и завиты щипцами, спорили блеском с серебряными приборами и канделябрами.

Когда Олине наконец явилась в столовую — ей нужно было сначала немного привести себя в порядок и снять верхний передник, — все, к сожалению, уже забыли про рыбный суп.

Правда, шведский граф повторил свою речь, но уже без вдохновения. Он разошелся и заодно произнес речь в честь телятины. Наконец Олине прервала его, она сделала реверанс и сказала, что должна вернуться к своим обязанностям.

Наступила мучительная пауза.

Жуковский немного ослабил галстук. В столовой было жарко, хотя окна в сад были открыты.

Ночные бабочки, привлеченные светом, отчаянно бились за тонкими кружевными гардинами. Одна влетела в пламя свечи, стоявшей перед Диной. Мгновенная вспышка. И конец. Обугленные останки, темная пыльца на скатерти.

Дина подняла рюмку. Голоса вдруг куда-то исчезли. Жуковский тоже поднял рюмку и поклонился. Оба молчали. Потом они одновременно взялись за приборы и начали есть.

Жареная телятина была сочная и розовая. Сливочный соус выглядел бархатом на белом фарфоре. С краю на тарелке дрожало желе из красной смородины.

Дина решительно положила его на мясо. Воткнула серебряную вилку в белоснежную молодую картошку и отрезала кусочек. Медленно провела картошкой по соусу. Захватила чуть-чуть желе. Положила в рот. Встретила взгляд Жуковского — он проделал то же самое.

На мгновение розовый кусочек мяса остановился у него между губами. Потом сверкнули зубы. Наконец Жуковский закрыл рот и начал жевать. Его глаза над столом блестели, как море.

Дина подцепила на вилку его глаза и положила в рот. Провела по ним языком. Осторожно. Глазные яблоки были солоноватые. Их нельзя было ни проглотить, ни разжевать. Она спокойно катала их во рту кончиком языка. Потом раскрыла губы, и они упали.

Он ел с удовольствием, его глаза снова вернулись в свои орбиты. Лицо блестело. Глаза были на месте. И подмигнули ей.

Она тоже подмигнула. Храня серьезность. Они продолжали есть. Пробовали друг друга на вкус. Жевали. Медленно. Не жадно. Кто не умеет сдерживаться, тот проигрывает. У нее вырвался вздох. Она перестала есть. Потом бессознательно улыбнулась. Это была не обычная ее усмешка. А та, что хранилась в ней долгие годы. Еще с тех пор, когда Ертрюд сажала ее к себе на колени и гладила по голове.

Одна сторона лица у него была красива, другая — безобразна. Шрам делил его надвое. Изгиб шрама разрезал щеку глубокой впадиной.

Дина раздула ноздри, словно ее пощекотали соломинкой. Отложила вилку и нож. Поднесла руку к лицу и провела пальцем по верхней губе.

В тишину ворвался голос ленсмана. Он спрашивал Юхана, получил ли тот приход.

Юхан скромно опустил глаза в тарелку и сказал, что вряд ли гостям интересны подробности его жизни. Но ленсман с ним решительно не согласился.

К счастью, подали десерт. Морошку со взбитыми сливками. Это венчало обед. Для таких обедов Фома специально собирал морошку на болотах Рейнснеса.

Гости блаженствовали. Штурман рассказал, что однажды случайно попал в Барду на свадьбу. Гостям там не подали ни кусочка мяса. Никакого десерта. Целый день их кормили только кашей на сливках да молочным киселем. И еще вяленой бараниной. Такой соленой и твердой, что нарезал ее сам хозяин. Он боялся, что гости с непривычки затупят об нее ножи!

Матушка Карен поджала губы и заметила, что на жителей Барду это не похоже, они щедры на угощение.

Но ее защита не помогла. Смеялся даже пробст.

Фома не пил из бочонков, что привезли с собой моряки.

Он оказался в числе тех немногих, кто не успел переодеться в чистое, чтобы идти к столу. Ему пришлось проследить, чтобы коровы и лошади вернулись в свои стойла, поставить охрану от пожара и позаботиться, чтобы стражи не слишком напились.

Андерс и Нильс быстро ушли в господский дом. И больше он их не видел. Стало быть, вся ответственность была возложена на него.

Когда он вошел к пирующим работникам, со столов было уже убрано, люди беседовали за кофе с ромом и курили трубки.

Фома вдруг понял, что больше у него ни на что нет сил, он страшно устал и чувствовал себя обманутым.

Когда пожар потушили, Дина подошла к нему. Сразу же. Она дружески хлопнула его по плечу.

— Фома! — сказала она, как обычно. И все.

В ту минуту этого ему было достаточно. Но больше она не показалась, не поговорила с ним, не поблагодарила его перед людьми, и из Фомы как будто выпустили воздух.

Он знал, что на пожаре играл самую важную роль. Первый поднялся с топором на крышу.

Если б не он, все кончилось бы куда хуже.

Его вдруг охватила ненависть к Дине. К ней и к тому незнакомцу, который помогал ему рубить загоревшиеся доски.

Фома спросил у матросов, кто это. Но про него знали лишь то, что говорит он с акцентом, а в списках пассажиров значилось какое-то нехристианское имя. Словно он был китайцем. Он сел на пароход в Трондхейме. И всю дорогу только читал, курил да беседовал с Юханом Грёнэльвом. Он направлялся куда-то дальше на север, а потом — на восток. Может, он был финн или из восточных земель? Но по-норвежски он говорил свободно, хоть и с акцентом.