Книга для ПРОчтения

Шляюсь я по магазу — и тут звонок. Мама на проводе.

— Катя, но Тима же болен совершенно! У него сопли.

Возражать что-либо бесполезно. Ну что тут возразишь? У него действительно сопли, а совершенно он болен или не совершенно — это высшие материи, и я в них не разбираюсь. Молчу.

— Мне показалось, что у него температура!

— Как это «показалось»? — оживляюсь я.

— Я рукой потрогала, вот и показалось, — отвечает мне она. — И вообще, понятия не имею, где у тебя градусник!

Я железная девочка. Да, я прекрасно знаю, что никакой температуры у него нет. Во-первых, потому что ее не было час назад, когда я уезжала, а во-вторых, потому что у мамы моей руки такие чуткие. Согласно показаниям ее рук у него всегда 39. Но я это опускаю — мало ли… И про то, что градусник в аптечке, тоже не вякаю. Аптечка — место не секретное, и если тебе уж так до ужаса хочется замерить фаренгейты, то термометр найти — никакой сложности. Но я опять-таки молчу. Меня волнует единственная проблема, которую я решаюсь озвучить.

— Мама, — спрашиваю я, — а какого рожна ты делаешь в МОЕЙ квартире? Мы же договаривались, что ты уедешь с ребенком к себе?

— Ну как же я повезу совершенно больного ребенка? — отвечает мне родительница. — Нет, я буду сидеть здесь. Лучше приезжайте быстрее.

Всё. Печень вынута. Вместо того чтобы просидеть у себя дома три часа, занимаясь своими делами, она будет высиживать у меня, задыхаясь от кошек, на которых у нее аллергия, и одновременно превращая мой поход в бег сявки. Ну да, у меня же дома мама задыхается, и у ребенка 39, какой уж тут шопинг?

Когда через полтора часа я прискочу домой, меня встретят:

а) Фасолик, не более больной, чем был утром;

б) полностью раздолбанная квартира («Ну я же не сидела просто так, мы в отличие от тебя играем!»);

в) мама с выпученными красными глазами, нервно глотающая таблетки от котов;

г) коты с выпученными глазами, нервно глотающие таблетки от мамы.

Мне, конечно же, очень захочется сесть на стульчик и спросить у нее: «Ну на фига ж ты все это сделала? Чтобы что?» Но такого удовольствия я ей не доставлю. Плавали, знаем. Она начнет хлюпать, извлечет застиранный платочек и со словами «Подвозить не надо, пусть меня какой-нибудь маньяк ограбит» громко хлопнет дверью. Или даже без слов хлопнет, так еще эффектнее.

Добавьте к этому изрядную долю пессимизма, тягу к летальным исходам и капелюську бабьей желчи — и вот она, моя mom.

Любимая поговорка — «Зачем тебе это, когда лето (зима-осень-весна) уже кончается?»

Май:

— Зачем тебе босоножки, когда лето уже кончается?

Январь:

— Зачем тебе сапоги, нормальные люди уже туфли покупают!

Всесезонное:

— На фига тебе ремонт, пока ребенок маленький?

Не знаю, читали ли вы «Мэри Поппинс»… Там был такой замечательный персонаж — рыбник. Вот этот самый рыбник постоянно говорил что-то в духе «Погода плохая, да и у вас не слишком цветущий вид» и вообще отсвечивал постной харей. Так вот, мама моя даст фору целой стае рыбников. Приехать на дачу, сесть на табуреточку между грядками и, поджав ножки, произнести: «Ну вот и все, тепло закончилось, дай Бог зиму пережить» — тут и у самого махрового оптимиста депрессия приключится.

В общем, как представлю себе все эти прелести в режиме двух недель нон-стоп, аж спина потом покрывается. Холодным.

Про уик-энд с младенцами. День победы

Есть такие женщины, которым дети не мешают. В смысле вообще. В смысле с этими самыми детьми и по горам, и по долам, и на метро в час пик — запросто-пожалуйста. Как-то раз, помню, были в кафе. Входят две мадамки. У той, что постарше, сзади чувал привязан. Ей-богу — такая дура немереная размером с биотуалет и даже цвета, кажется, синего. Ну, в общем, размер и форма «дуры» — это второстепенное. Самое главное, что внутри этой внушительной конструкции детюшка трепещется, ручонками и ножонками сучит и вообще рвется к цивилизации. Садятся тетеньки за столик, чувал расстегивают, детюшку на пол выпускают и принимаются заказы заказывать. Младенец мечется, как заводная мышь, подвякивает там что-то, а дамам хоть бы хрен — чаи хлебают, в окошко смотрят и ребенка не замечают старательно. По логике вещей я должна сейчас написать, как это все некрасиво и неправильно, но я так не напишу. Милые девочки, вам нужно поставить памятник. Преклоняюсь, сочувствую и поддерживаю. В очереди за стелами вы вторые (первая я, конечно же).

После сегодняшнего дня можно с уверенностью сказать, что в дитячьем досуге — я лох, простофиля и бездарь.

Короче, по порядку.

Так уж получилось, что сегодня маленький Ф. маршей насмотрелся (9 Мая же) и через это дело начал выканивать себе прогулку.

— Качу к солдатам, мы купим им танк, сиприз, пистилет и жып на кукумуляторах, качу, качу, качу, качу-у-у-у-у-у-у-у!

В обычный день мы бы, естественно, собрались и поехали. Но сегодняшний день обычным не был: работал работу наш папинька, чтоб его начальству икалось кровавою икотою. Ну и вы понимаете: одно дело погрузить ребенка в машину и отправиться куда угодно, и совсем другое дело — метро. Нет, мы, безусловно, пользуемся общественным транспортом, но вот массовые гулянья без отца семейства не посещаем: очень уж много неудобств. У меня — нервы, у Фасолика — ноги, у бабушки — климакс, и только у папы устав, согласно которому он должен нам всем сроком до конца жизни.

Ну и вот: дитя ноет, я отчаянно сопротивляюсь, воины по ящику мысы тянут, и небо пасмурное, хоть вешайся. Звоню папиньке, взываю к совести — не взывается. В общем, тоже неудивительно. В нашем семействе с совестью туго: неделю назад у Ф. спрашивала: «Где твоя совесть?», так он мне сказал, что за диваном она и такая большая, «что пилямо не достать». Вот примерно то же самое мне и папинька телеграфировал. Дескать, работа превыше всего, и вы там как-нибудь справитесь, и пожрать-к-вечеру-приготовь-да.

«Пилямо ужаш какой-то», — подумала я и пошла собираться на гульки.

Решено было, что поедем в Коломенское (так как это ближе всего) и с собою будут взяты:

а) младенец Ф. (для выгула);

б) коляска-трость (для фокусов «качу на ручки бистла»);

в) бабушка Г. (в качестве ложки дегтя или того самого Г — кому как нравится).

Первое Г. началось прямо у входа в метро «Севастопольская». Малыш Ф. вдруг отчего-то вспомнил, что он малыш Ф., и начал с визгом кататься на ступенях.

Бабушка Г. тоже вспомнила, что она Бабушка Г., и тут же спросила у меня: «Может, у него что-то болит?»

Что мне оставалось делать? Ну да, вспомнить о том, что я Катечкина, и что у меня стальные нервы, и что рявкать предполагается в конце банкета или уж хотя бы посередине, и поэтому я промолчала.

— Что у тебя болит, заинька? — спросила бабушка, наклонившись к Ф.

— Ови машину, ура! — взвизгнул ребенок.

— Заинька, нам всего три остановочки, — елейно произнесла бабушка и выпятила три пальца.

— Двеее! — горько взвыла заинька.

— Три!

— Двеееее!

— Три!

— Двеееееееееее!

— А вон там — милиционер, — непедагогично сказала я.

Почуяв близость правоохранительных органов, Ф. вскочил и поскакал в переход. Бабушка Г. рванула за ним с визгом «Тебя зашибет этими стеклянными дверьми» и весьма отчетливым «Только-и-можешь-что-напугать-зараза», скороговоркой брошенным мне в ухо.

Всю дорогу до «Коломенской» мы молчали. Уже перед самым выходом бабушка решила навести некую светскость и, высморкавшись в платочек, изрекла: