Книга и братство

— Никогда не чувствовал такого. Что я помню, так это его ответ, когда его назвали экстремистом: «Необходима поддержка молодежи». Это непростительно.

— Да, — сказал Дженкин и вздохнул. — При всем при том никогда не забуду, как он танцевал летом на том балу.

— Как Шива.

— Плетущий свою неистовую сеть!

— Именно. Краймондовские идеи — это просто модная смесь, бессмысленная, но опасная — своеобразный даосизм с примесью Гераклита и современной натурфилософии, а сверху налеплен ярлык марксизма. Философ — как натурфилософ, как космолог, как теолог. Платон неплохо поработал, вышвырнув досократиков.

— Да, но они вернулись! Знаю, что ты имеешь в виду, мне это тоже не нравится. Но не сводим ли мы вместе две разные проблемы?

— Ты подразумеваешь его личную мораль и его книгу. Но они неразделимы. Краймонд — террорист.

— Так и Роуз считает. И все-таки он дьявольски много знает и способен думать. Книга может оказаться куда интересней его поспешных провокативных мнений, которые он иногда высказывает.

— Он показал ее тебе?

— Конечно нет!

— Планируешь встретиться с ним?

— Я ничего не планирую, а просто не избегаю его! Нам надо как-нибудь встретиться с ним, чтобы спросить о книге.

— Да, да, я собираюсь созвать комитет, надо встретиться с ним…

— Надо будет найти верный стиль общения с ним.

— Правильней сказать «тон». Ты говоришь: «спросить о книге», — но мы ничего не можем сделать, кроме как в узком кругу возмущаться тем, что все мы год за годом платим собственные деньги на распространение идей, к которым питаем отвращение.

— Безумная ситуация. Джин могла бы поддерживать его, но он, конечно, не примет от нее помощи… и это не отменяет наше обязательство.

— Безусловно, он не примет от нее ни гроша.

— Книга ли изменилась или мы? Братство западных интеллектуалов против книги истории [41] .

— Ты говоришь его языком. Нет книги истории, нет истории в этом смысле, все это просто детерминизм и amor fati [42] . Или, если есть на свете книга истории, то это «Феноменология духа» [43] и она уже устарела! Или ты думаешь, что на нас действительно поставили крест? Полно тебе, Дженкин!

41

Аллюзия на древнекитайскую компиляцию документов по истории Китая, название которой в буквальном переводе означает «Уважаемые документы», а в западной традиции называется по-разному, в том числе как «Книга Истории».

42

Любовь к року (лат.) — формула, часто повторявшаяся Ф. Ницше в своих сочинениях.

43

Первая из крупных работ Г. Гегеля (1770–1831).

Что в силу свойств и лет ученья Любили мы, осталось тенью, Хотя мы с радостью б отдали Колледжи Оксфорда, Биг Бен И всех пернатых Викен фен [44] , Нет в них желания жить дале [45] .

— Не цитируй мне, дружище. Ты так не думаешь и не чувствуешь.

— Возможно, это не только наш рок, но и наше истинное свойство: быть слабыми и неуверенными.

— Ты думаешь, что мы в Александрии периода упадка Афин!

44

Викен (Уикен) Фен — природный заповедник на заболоченных землях близ деревни Уикен в графстве Кембридж.

45

У. X. Оден. Из элегии 1933 года «Лежу в постели луговой».

— Я уж точно не думаю, что мы имеем право отдавать птиц Уикен Фен, они нам не принадлежат. Можно я налью себе еще?

— Это твое вино, дурень, я же тебе его принес!

Джерард поднялся, словно собираясь уходить, и Дженкин тоже встал, глядя снизу вверх на своего высокого друга и ероша и без того растрепанные соломенные волосы.

Джерард сказал:

— Почему, черт побери, Дункан должен все время проигрывать, почему именно он падает в реку! Хотел бы я знать, что на самом деле произошло в Ирландии…

— По-моему, не следует быть слишком любопытными, — возразил Дженкин, — мы иногда пытаемся проникнуть в подробности чужой жизни. Внутренний мир другого человека может сильно отличаться от нашего. С этим сталкиваешься.

Джерард вздохнул, признавая правоту слов Дженкина и невозможность для себя проникнуть в его душу.

— Что тебе открыли нового на тех летних курсах, Дженкин, ты еще не пришел к Богу, а?

— Сядем, — предложил Дженкин. Они сели, и он наполнил бокалы. — Я просто хотел узнать, что происходит.

— В теологии освобождения? [46] В Латинской Америке?

— На планете.

Они помолчали. Дженкин сидел сгорбившись, убрав под себя короткие ноги, отчего казался круглым, как яйцо, а Джерард — выпрямившись, вытянув длинные ноги, руки висят, галстук распущен, темные волосы в беспорядке.

— Ненавижу Бога.

— «Тот, кто единственный мудр, хочет и не хочет зваться Зевсом». Знаешь, Гераклит был не таким уж наказанием.

Джерард рассмеялся. Он вспомнил, как часто за минувшие годы самоопределялся через непохожесть на друзей, отличия выявлялись в долгих подробных разговорах. В каком-то смысле жизнь каждого из них походила на их детские надежды. Тем не менее сейчас он в еще большей мере сознавал то человеческое одиночество, о котором толковал Дженкин.

46

Леворадикальная социальная концепция современного католического богословия, зародившаяся в 1960-х годах в Латииской Америке.

— Раз он чего-то хочет или не хочет, это предполагает, что он существует.

— Тебе следует написать о Плотине, святом Августине и о том, что случилось с платонизмом.

— В самом деле, что? Левквист сказал, что я испорчен христианством!

— Если считаешь, что поднимаешься вверх по лестнице, то действительно поднимаешься вверх.

— Если считаешь, что дорог а ведет вперед, то и идешь вперед.

— Всем это свойственно, тут нет никакой заслуги.

— Ты живешь в настоящем. А я никак не могу найти настоящее.

— Порой мне хочется отбросить метафоры и просто думать.

— Думать о чем?

— Какой я лукавый и плутоватый раб.

— Опять говоришь метафорой. Терпеть не могу всю эту христианскую хвалу и хулу. И все же…

— Ты пуританин, Джерард. Ты упрекаешь себя за недостаток некой идеальной ужасной дисциплинированности!

— Помнится, ты сказал, что все мы завязли в эгоистических иллюзиях, как в огромном липком сливочном торте!

— Да, но я не столь категоричен. К чему разрушать здоровое эго? Это неблагодарное занятие. Разговор с тобой пробудил во мне аппетит. Останешься поужинать? Пожалуйста.

— Нет. Я думаю, что есть человеческое предназначение, ты же — что судьба, рок. Может, так ты узнаешь больше.

— Ох, трудно сказать. Я сейчас вспомнил Берлинскую стену. Она белая.

— Ну да, белая.

— Вот таким я представляю себе зло. Надо задумываться над этим. Возможно, задумываться постоянно. И над злом в себе тоже. Начинать с того, что с тобой творится.

— Вечно ты все смешиваешь, — сказал Джерард. — Берлинская стена далеко, а ты здесь. Это верно, что мы не способны представить достоинство выше нашего, если это не полное поражение. Но нужно пытаться стремиться к добру, а не просто лить покаянные слезы и быть лукавыми и плутоватыми рабами. Так мы только тешим себя!