Книга и братство

— Ты веришь в летающие тарелки? — спросила Лили. — Что люди из других галактик прилетают сюда, чтобы наблюдать за нами?

— Нет.

— А я верю. Это очень и очень вероятно. Планет, подобных нашей, — миллионы. Конечно, они не хотят, чтобы мы видели их. Они пишут книги о нас.

— Хорошо, возможно, они здесь, и мы их не видим, возможно, они сейчас тут, в этой комнате. Это ничего не меняет.

— Откуда тебе знать? Откуда тебе знать, как бы все изменилось, если б их здесь не было?

— Может, стало бы лучше. Хуже вряд ли. Да какая разница. Когда они закончат свои книги, они уничтожат нас и следов не оставят.

— Конечно, когда-нибудь всей Вселенной придет конец. Тогда, если все кончается, в чем смысл, к чему все это? Интересно, в этом доме водятся привидения, надо поинтересоваться об этом у Роуз. Он же близко от лей-линии [76] .

— С чего ты это взяла?

— Чувствую. Римские дороги проложены вдоль лей-линий. А ты что думаешь о лей-линиях?

76

Термин, введенный Альфредом Уоткинсом и обозначающий якобы существующие энергетические линии, связывающие между собой так называемые «нервные сплетения» Земли.

— Я думаю, что все это пустяки, как летающие тарелки.

— Знаешь, они все-таки физически существуют, их можно обнаружить лозой, где встречаются два подземных потока. И еще они — это сосредоточение мысленной энергии в местах, где когда-то были люди, маршировали все те легионы, эманации их энергии!

— Если легионы источали энергию, неудивительно, что лей-линии пролегают вдоль дороги.

— Но это еще и космическая энергия, как в каменных кругах. Лей-линии проходят через Стоунхендж. Есть тут в округе какие-нибудь мегалитические памятники? Они все связаны между собой, понимаешь?

— Кажется, какой-то камень есть в лесу.

— Схожу посмотрю, если он заряжен энергией, я пойму. Бабушка всегда говорила…

— Лили, это вздор, безрассудный вздор!

— Это ты безрассуден, не желаешь видеть очевидное, просто знаешь, и все! Послушай, не считаешь, что мне стоит сходить к Тамар? Она практически ничего не ест и бледная, как смерть.

— Она всегда бледная и ничего не ест, к тому же сейчас она спит. Давай выпьем еще.

— Бедная Тамар, бедная, бедная малышка Тамар…

— Лили…

— У Роуз такое спокойное гладкое лицо, а она намного старше меня. У меня лицо как после бомбежки. Знаешь, они явились за Краймондом, хотят уничтожить его.

— О ком ты?

— О них, о маленьких земных божествах, мудрецах всезнающих. Я слышала их разговор после обеда. Боже, я, наверно, пьяна, у меня в глазах двоится, или, может, это люди с летающей тарелки.

— Лили, дорогая, не сходи с ума, успокойся!

— Я за Краймонда, знаю, ты его ненавидишь, но я не…

— Лили, встань на минутку, пожалуйста.

Они встали перед огнем, и Гулливер, положив руки ей на талию, привлек ее к себе, почувствовав, какое худое, нервное и хрупкое у нее тело, а потом неожиданно, как колотится ее сердце.

— А теперь сядем, вот сюда.

Они подошли к зеленому диванчику, и Лили села Гулливеру на колени и уткнулась лицом в плечо его лучшего костюма, измазав его косметикой.

— Знаешь, должна сказать тебе, я скоро останусь без денег, в банке сказали, бог знает, куда они все ушли, людей интересуют только мои деньги, до меня им дела нет, я просто пустая ракушка, раздавленная змея…

— Лили, прекрати! Послушай, можно, я останусь у тебя на ночь?

— Тебе меня не понять…

— Можно остаться?..

— Ох, если хочешь, тут полно места, я не возражаю, но ничего хорошего из этого не выйдет.

И она расплакалась.

Роуз сидела на кровати Тамар и внимательно смотрела на нее. Роуз принесла ей горячий шоколад, специально приготовленный Аннушкой, зная, что она его любит, и Тамар отпила немножко. Еще Роуз принесла аспирин и таблетки снотворного, которые Тамар отвергла. Она вежливо уверяла, что чувствует себя неплохо, что беспокоиться не о чем и на самом деле хорошо поела, что у нее никогда не бывает особого аппетита, прошлой ночью прекрасно спала и этой ночью тоже будет спать прекрасно. «Повесть о Гэндзи» ей понравилась, вот она, на столике у кровати, с удовольствием почитает еще перед сном. А потом вдруг заплакала. Крупные слезы недолго, словно приоткрылся на полминуты автоматический затвор шлюза, ручьем катились по ее лицу и так же неожиданно прекратились. Роуз попыталась взять ее за руку, которой Тамар вытирала глаза, но та спрятала ее под одеяло. Сидя в постели в небольшой круглой спальне, в своей полосатой пижаме и с заплаканным лицом, она походила на маленького мальчика. Она больна, думала про себя Роуз, возможно, на грани депрессии, надо поговорить с Вайолет, но что толку говорить с Вайолет, о господи, если б только можно было бы схватить это дитя, похитить, забрать и оставить у себя! Наверное, надо было сделать так давным-давно. Но Вайолет такая бешеная, у нее железная воля.

— Тамар, ты больна. Я хочу, чтобы ты показалась доктору Толкотту, здесь в деревне.

— Доктору… нет!

Вид у Тамар был очень встревоженный.

— Твоей матери не обязательно об этом знать… Ну ладно, тогда покажись своему врачу. Конечно, Вайолет говорит, что от него никакого толку…

— Я не больна, со мной все в порядке, просто хочу остаться одна, пожалуйста, Роуз, не сердись…

— Дорогая, я не сержусь!

Роуз соскользнула с кровати и, стоя на коленях, поймала вновь показавшуюся из-под одеяла маленькую худенькую руку Тамар и поцеловала:

— Ты правда сейчас уснешь, что-нибудь тебе нужно, принести что-нибудь?

— Нет, нет, все хорошо, думаю, я сейчас усну, не буду читать «Гэндзи», благодаря тебе мне полегчало, не тревожься, это все ерунда, уверяю тебя, ерунда.

Пришлось ей поверить. Роуз вышла и постояла секунду снаружи. Тамар выключила свет.

Роуз пошла вниз, к себе в спальню. Комната всегда напоминала ей о матери, которая была такой милой, так старалась угодить всем, так переживала раннюю, немыслимую, внезапную потерю сына и мужа; покорная, она во всем уступала мужу, потом Синклеру, потом Роуз, даже Риву. Роуз все еще тосковала по матери, ей не хватаю ее. Она помнила, как была возмущена, когда какой-то приятель Рива назвал мать «бездельницей». Мать не была бездельницей, всегда она была чем-то занята, хотя не обязательно тем, что другим представляется важным. При ней цветы поражали красотой. У Роуз и Аннушки недоставало на это таланта. Комната, в которой Роуз умышленно ничего не меняла, постепенно пришла в упадок и поблекла, хотя в основном все в ней осталось прежним: старомодный туалетный столик со стеклянной столешницей, обыкновенно мутной от материнской пудры, большой «джентльменский гардероб», сохранившийся с тех времен, когда она и отец Роуз занимали двуспальную кровать — теперь это казалось таким далеким, словно было в другом веке, — ветхие кресла, не подходящие для гостевых комнат, потускневший аксминтерский ковер [77] с цветочным узором, местами отставшие от стен обои в розовую и белую полосу, причем розовый уже едва проглядывал, призрачные прямоугольники исчезнувших картин. Гобелен с сюжетом из Библии, принадлежавший матери ее матери, которая сама была искусной вышивальщицей.

77

Английская имитация персидского ковра.

Роуз уселась в кресло и задумалась о Тамар. Потом ее мысли перекинулись на Джин. Думать об обеих было мучительно, страшно, сердце сжималось от жалости к ним. Она было хотела снова спуститься вниз и присоединиться к другим, но Джерард, Дженкин и Дункан, вероятно, дискутировали на какую-нибудь отвлеченную тему, а желания развлекать Лили и Гулливера не было, к тому же они все равно собирались ложиться спать. Лучше ей тоже лечь и искать спасения в безмолвной невинности сна и в глупых страхах сновидений. Драгоценный сон, подобный смерти. Она заметила на столике у кровати, в розовой бахромчатой тени абажура «Дэниела Деронду». Читать не было никакого желания. Она подумала, что, быть может, пришел конец ее чтению. J’ai lu tous les livres [78] . Все свои любимые она знала наизусть. Теперь ни один роман не давал ей прежнего радостного ощущения свободы, спасительного прибежища. Ее не привлекали ни биографии, ни щеголяющая эрудицией политическая литература, которую иногда рекомендовал ей Джерард. Сейчас никто не читает художественную литературу, люди хотят фактов, сказал ей один из друзей Рива (Тони Рекитт, фермер, тот самый, что назвал ее мать «бездельницей»). Роуз не могла довольствоваться фактами, но и другое тоже ушло. Не становится ли она, как это столетие, равнодушной к литературе?

78

«Прочитаны все книги» — строка из стихотворения Стефана Малларме (1842–1898) «Морской бриз».

Снаружи в снежной тьме тявкнула лисица. На мгновение она решила, что это собака, но тут же узнала своеобразный лисий голос. В любом случае, никакая деревенская собака не подошла бы так близко, если только не потерялась. Лай собак в деревне всегда заставлял ее вспомнить Синклерова пса, Регента. Он пропал вскоре после гибели Синклера. Роуз долго ждала, что он вернется, заскребется в дверь здесь, в Боярсе, или в Лондоне. Даже сейчас она ждала его, пса-призрака, ищущего своего хозяина. Услышав, как снова затявкала лисица, дико, безумно, тоскливо, отчаянно, она содрогнулась. Потом пришел настоящий страх.