Книга о друзьях
Шрифт:
Эдна была первой женщиной-писательницей в моей жизни. Мы встретились в Кэтскиллс, в городке Афины, где мои родители решили провести отпуск. Эдна отдыхала вместе с сестрой по имени Алиса, а я — с приятелем из Бруклинского района по имени Джордж. Нам с другом было около шестнадцати, а обоим сестрицам далеко за двадцать. Мы все, согласно тогдашней моде, проживали в пансионе; отовсюду звучали рэгтаймы и одна из моих любимых вещей — «Рэг кленового листа».
Разница в возрасте между мальчишками и двумя привлекательными женщинами не имела никакого значения, тем более что дамы даже и не помышляли о сексуальных сношениях. (По их мнению, мы были для этого маловаты.) Но это не мешало им целоваться с нами взасос. Каждую ночь мы встречались в назначенном секретном
49
до тошноты (лат.).
Иногда мы изменяли этому обычаю и вели девчонок (дам) на длинные прогулки, во время которых Эдна рассказывала нам о своих произведениях и еще больше о прочитанных ею книгах.
Именно из-за книг я никогда не забуду Эдну Бут. Не помню, читала ли она классику, зато хорошо знала современную литературу и некоторых авторов девятнадцатого столетия — Бальзака, Мопассана, Ибсена, Стриндберга, Готье, Вердена (но не Рембо). Из американцев ее любимцем был Теодор Драйзер. Она также имела представление о некоторых русских писателях — о Максиме Горьком, Гоголе, Толстом, но не о Достоевском. Я в то время тоже о нем не знал. С этим величайшим писателем (по моему скромному убеждению) я познакомился только год или два спустя.
Было около пяти вечера, когда «событие» произошло — на углу Бродвея и Косциус-стрит, в Бруклине. Я уже рассказывал эту историю, но мне не стыдно ее повторить. Малер повторялся, не говоря уже о Шопене и Бетховене, — какого же черта мне волноваться о том, что скажут какие-то там критики? В общем, я проходил мимо витрины магазина одежды, а там, в витрине, стоял молодой человек и одевал манекен. Он поймал мой взгляд и сделал мне знак войти, что я и сделал. Он представился — Бенни Эйнштейн — и попросил меня подождать его пять минут, пока он закончит. Может быть, я провожу его до дома? Он живет неподалеку. Я с готовностью согласился, и через несколько минут он вдруг спросил:
— Ты читал Достоевского?
(Наверное, он сразу догадался, что я книжный червь!)
— Достоевский? — переспросил я. — Никогда о нем не слышал. — И добавил, что кое-кого из русских читал, но не этого.
— Ты не читал «Преступление и наказание»? — вскричал он, как будто такого просто не могло быть.
— Нет, — признался я. — А что еще он написал?
И тогда Бенни перечислил мне эти названия: «Братья Карамазовы», «Бесы», «Идиот».
Только спустя пару недель я понял, какой груз на меня взвалил парень из магазина. Дорогой читатель, если вы думаете, что я поднимаю шум из ничего, поверьте, это не так! Как я никогда не устану рассказывать о своей встрече с Эммой Голдман в Сан-Диего, так я никогда не устану восстанавливать в памяти это первое знакомство с Достоевским.
Теперь, вспоминая этот момент, мне кажется, что в тот день даже вечернее солнце замерло над Бруклином на несколько мгновений.
Но вернемся к Эдне Бут. Она в свою очередь была поражена тем, сколько прочел я. (А я в то время прочел уже довольно много для мальчика моих лет.) В основном я читал иностранных авторов, в переводах, разумеется.
Ее сестра Алиса, красивая шатенка, была совсем другой. Эдна походила скорее на актрису и, несмотря на свою сексуальную внешность, держалась с достоинством. Никогда не забуду, как однажды столкнулся с Алисой, когда мы оба пробирались через поле с овсом или ячменем. Я подался вперед, чтобы дружески ее поцеловать, и вдруг заметил ужас, мелькнувший у нее на лице, — она повернулась и бросилась удирать от меня. Я погнался за ней. Тогда Алиса не проявляла ко мне ни малейшего интереса — на самом деле я считал ее дурочкой, — но то, как она рванула прочь, словно я собирался ее изнасиловать, рассердило меня. Я нагнал ее, схватил за руки, встряхнул и, глядя в глаза, спросил:
— Идиотка,
что с тобой? Ты что, думала, я тебя насиловать буду?— Да, — кротко отозвалась она, повесив голову.
Это еще больше меня разъярило. В какой-то момент у меня мелькнула мысль бросить ее на землю и хорошенько отдрючить. Спасла ее от этого не добродетель, а глупость. Я посмотрел на нее с отвращением, повернулся и пошел обратно к дому.
Несколько позже я наткнулся на Эдну и ничего не сказал ей о случае с Алисой. Вместо этого я пригласил ее сыграть со мной в крикет, который тогда все еще был в моде. В эту игру женщина или ребенок могут играть наравне с мужчинами. Каким-то образом погоня за Алисой возбудила во мне желание. Пока мы переходили от одних воротцев к другим, каждый раз, когда Эдна наклонялась поднять мячик, я ловко и мягко поглаживал ее пониже спины. К моему удивлению, она не сопротивлялась. Поскольку она была настолько старше и настолько умнее, я даже и не мечтал никогда так к ней приблизиться. Мне это открыло глаза. Позже я понял, что по жизни нужно руководствоваться девизом: «Сначала сделай, а извиняться будешь после».
Но с Эдной извиняться не было нужды. Она знала меня гораздо лучше, чем я сам.
Когда отпуск закончился, мы все вернулись в Бруклин. Эдна с сестрой жили в более аристократичной части города, чем мои предки. Мы обменялись несколькими письмами о литературе, и на этом все кончилось. Однако однажды, холодным горьким днем, как раз перед наступлением Нового года, который я праздновал с другими членами «Общества Ксеркса», я встретил в трамвае не кого-нибудь, а Эдну, ее сестру, отца и мать. Я был несколько смущен из-за того, что меня застали в компании таких неотесанных, шумных парней, но Эдна не обратила на это внимания. Зато она заметила, что большинство из нас держит в руках музыкальные инструменты, и изящно попросила нас распаковать их и сыграть что-нибудь, что нам по вкусу.
— Как? Здесь? В трамвае? — заголосили мы, поскольку все были навеселе.
— Конечно, — сказала она. — Играть музыку в публичных местах не запрещено законом.
Мы достали наши инструменты и настроились.
— Что будем играть? — воскликнул один парень. Джордж Джифорд первым заиграл «Мы такие отличные музыканты…».
Пассажирам в трамвае это страшно понравилось.
— Еще! Еще! — заорали все.
И в течение следующих пятнадцати-двадцати минут мы играли и грелись в лучах быстротечной славы.
Мы остановились, только когда прибыли на место. Когда мы встали, чтобы выходить, Эдна сделала мне знак, чтобы я подошел. Я наклонился к ней, чтобы пожать ей руку и попрощаться, но она притянула меня к себе и смачно чмокнула в губы, а затем очень тихо прошептала:
— Я все время вспоминаю Афины!
Понятно, что я испытал. Остаток ночи я смертельно пил везде, где только оказывался, и под утро свалился в постель пьяный как сапожник.
Позже, когда я посетил настоящие Афины, я думал об Эдне. И о Достоевском, которого она не читала.
Не думаю, что Луэллой ее назвали при рождении. Скорее всего она сама себя так нарекла, поскольку ее настоящее имя было сложно произносить. Она родилась в какой-то странной части света, где мало кто из американцев и европейцев когда-либо бывал, — где-то неподалеку от места рождения Гурджиева. В результате она говорила на нескольких иностранных языках — армянском, арабском, французском, турецком, болгарском, русском и, разумеется, английском. Английским она владела превосходно, а образование получила где-то в Ливане, кажется. Я никогда не встречался с ней, но мы вели оживленную переписку.
Началось все с того, что я получил от нее восторженное письмо с фотографией, после того как она прочла «Тропик Рака» и «Тропик Козерога». Письмо было фантастическое — чувствительное и прекрасно написанное по-английски со вставками на французском, испанском и португальском языках. Когда мне перевели эти части, я вдруг понял, что моя новая корреспондентка не только очень начитанна и опытна, но и сексапильна. И эти отрывки словно были написаны мужчиной.
Я сказал, что мы никогда не встречались. Казалось, она постоянно путешествует по всем концам земли. Я получал письма то с Хоккайдо, то с Тасмании, то из Рио-де-Жанейро. Меня уже ничто не удивляло.