Книга о странных вещах

– А это даже хорошо, – сказал он. – Всуе имя Господа не произносил, других богов в сердце не носил… В общем, не творил ты себе кумира. Все нормально, дружок, успокойся.

Он еще раз оглядел понурого Сергеева, подхватил его сильной рукой, с хлопаньем раскрыл крылья, и они полетели вверх, в сгущающуюся колкую от звезд темноту, туда, куда рано или поздно попадут все – верующие и неверующие, раскаявшиеся и грешные, жившие и существовавшие, умные и глупые – в золотые небеса, которые вечны и которые нас ждут.

Тихий погост

Придите ко Мне, все те, кто трудится и обременен и Я дам вам покой.

Матфей, 11–28

Ночные аллеи

Кладбище – это зелень и белые пятна надгробий. Летом здесь хорошо – покойникам нравится лежать в тени. Зимой и осенью все намного хуже. Особенно осенью, когда струйки дождя размывают землю, затекают в гробы и вообще заставляют ежиться и молчать. Хорошо лишь тем, у кого гробы хорошие – дубовые, плотно подогнанные, с тронутой земляными червями полировкой, они спасают своих владельцев от сырости.

На центральной аллее лежат почетные мертвецы города.

Не то что все они пользовались или пользуются уважением городских жителей. Времена общественного внимания ушли, в последние годы здесь часто хоронят тех, кто не отличался особой нравственностью и не совершил подвигов, не написал книг, не лечил людей и даже не строил город, а заслужил право лечь на почетных местах деньгами или способностью делать людей несчастными.

Старики, уже давно лежащие в гробах, ворчат, но не в силах изменить сложившееся положение. Изменить что-то здесь подвластно лишь живым, а они не стремятся утруждать себя проблемами, которые их пока не касаются. Поставить памятник, убраться на могилке, посадить цветы или дерево, прийти сюда на Пасху или Красную Горку, когда поминают умерших, пожалуйста. Все иное живых не касается, у них хватает своих забот. Пришло другое время, и люди изменились. Теперь они считают, что строить должны строители, воевать – военные, пожарники должны тушить пожары, спортсмены добиваться новых рекордов, а политики для того и существуют, чтобы поплевывать на всех с высоты, но при этом обязательно делать вид, что радеют за общие интересы. И еще все считают, что покойники должны спокойно лежать в земле. За то их и называют покойниками.

Смерть приходит к людям по-разному. Один умирает в постели от надвигающегося и потому неизбежного инфаркта. Другие испытывают облегчение в виде смерти после тяжелой и продолжительной болезни, когда надоедает громоздиться исколотой задницей на приспособление, именуемое уткой, слабым голосом звать на помощь родных и вталкивать в себя ненавистную с детства молочную кашу только потому, что врачи приписали тебе диету. Некоторые попадают на кладбище безвременно, наткнувшись на ночной нож или после закончившихся стрельбой разборок, а то и вообще по глупости – после запальчивого пьяного обещания переплыть реку, сделать стойку на краю крыши или просто по неосторожности. Когда переходишь дорогу, надо всегда смотреть в нужную сторону и надо помнить, что на любой стройке тебе на голову может свалиться кирпич. Самые молчаливые и горькие обитатели кладбища – те, кто пришел сюда добровольно, шагнув с крыши или надев на шею петлю, или пристроившись на железнодорожном полотне в надежде на скорый поезд. Еще они попадают сюда после нескольких упаковок лекарств, или с развороченными картечью черепами, или огрузневшие, скользкие и выбеленные волжской водой, а то и с блаженной наркотической улыбкой на исхудавшем темном лице.

Кладбище принимает всех.

Здесь ничего не значат возраст или бывшее положение в обществе, черты твоего характера, причины, по которым ты сюда попал, – с могилы начинается отсчет вечности, и отныне твоя прямая обязанность – спокойно лежать в земле.

Хотя бы днем.

И только на поверхности продолжается вся эта уже ненужная мертвому суета: убираются могилы, ставятся памятники, сажаются цветы и идут споры о разделе имущества. На центральной аллее таких споров особенно много: здесь лежат генералы войны и генералы гражданского мира, у которых при жизни всегда было то, что следует поделить после смерти.

На старой привыкшей к непогоде могиле лежит купечески пузатая гранитная глыба, на которой выбита фамилия «КТОРОВ». Как ему хотелось утвердить себя на Земле! Но время идет, земля продолжает дышать, и на граните, который не плавится, появилась трещина, из которой медленно сыплется песок времени. Рано или поздно все проходит, и гранит превратится в песок, и на месте рек будут пустыни, и все забудется, и все станет ничтожным и смешным, как эта «пузатая» фамилия, претендующая на бессмертие.

А здесь, под гранитной плитой лежит молодой бандит, немало погрешивший сам и принявший смерть в самый чистый и непорочный день своей жизни – после бани. Распаренный и счастливый, в чистом белье, безмятежно спокойный, он вышел во двор глотнуть свежего майского воздуха, но откуда-то прилетела ленивая автоматная пуля, жужжащая словно шмель, ласково коснулась чистого, лишенного морщин лба и сказала: пора!

Маленькой стайкой, готовой рвануться в небо, стоят одинаковые кресты, окруженные свежими венками, над которыми вянут цветы. Здесь легли в землю жертвы со взорванного шахидкой самолета. До земли долетели лишь их тела, души задержались в небесах – оттуда им было ближе к Богу.

Вечерами мертвые переговариваются между собой, возмущаются присутствием бандита и жулика и строят планы на вечность. Планы их наивны, они еще не понимают, что их главная задача – вечно лежать в земле.

Вот лежит претендовавший на бессмертие некто по фамилии Петров. Над фамилией, датами жизни и смерти золотом горит: «поэт». Его похоронили недавно – сухого лысого старика с выросшим от пьянства зобом и запавшими глазами, которые давно уже видели не мир, а лишь искаженное его изображение. Когда его хоронили, соратники по ремеслу долго вспоминали, чего он написал, но так и не вспомнили, а потому единогласно отметили пронзительную лиричность его творчества и умение создавать запоминающиеся образы в невероятно талантливых метафоричных стихах. Супруга, вернувшись с кладбища, долго сидела за столом. Опухшая от слез и предчувствия одиночества, она листала его тоненькие, похожие на школьные тетрадки книги. Под утро, когда погасла чадящая свеча у пожелтевшей фотографии молодого и еще верящего в свой талант Петрова, она забылась, и звезда, заглянувшая в темное окно, вздрогнула при виде опущенной женской головы, подрожала немного и, сорвавшись с небес, прокатилась к горизонту, над которым уже алела печальная улыбка зари.

Ночью на кладбище тихо, горят огоньки на свежих могилах, кто-то печально ворочается в глубинах, заставляя землю шуршать, но все это не пугает юных любовников, которым из-за их бесприютства некуда больше идти. Они целуются и обнимаются, медленно и нежно добираясь до самого главного, и ближе к утру в женском чреве загорается новая жизнь, о которой не подозревает никто из влюбленных. Взявшись за руки, они бредут по медленно светлеющей аллее, а рано проснувшийся дятел над их головами долбит горьковатое дерево и крутит маленькой круглой головой, недовольный тем, что личинки на кладбищенских деревьях так редки.

Грустный дождь из Чечни

Чемерис сидел на скамейке около собственной могилы и смотрел на падающие звезды.

Их было много – Земля вошла в поток леонид. Время наступило такое. Время падающих звезд.

Огненные искорки срывались с небес и катились среди серебряных россыпей, теряясь за деревьями.

Каждая упавшая звезда была погасшей человеческой судьбой.

– Ну ты, жертва репрессий, подвинься, – сказал подошедший к могилке человек.

Чемерис вгляделся и узнал сторожа Рзянина. Сторож этот был неплохим человеком, хоть и излишне языкастым. Ну служил раньше, ну охранял, так ведь без злобствования и излишнего рвения. Как говорится – не прислуживал. А главное его достоинство заключалось в том, что он видел обитателей кладбища. И не просто видел, он даже общаться с ними мог Никто из покойников на сторожа не обижался. Ну не мог он без подначек. А так, неплохой мужик, да и собеседник прекрасный. И покойников никогда не обносил, пустой посуды не было, так свою бутылку опорожнить торопился, со вниманием и пониманием был человек.

Сторож сел. Поставил на стол две бутылки – одну ополовиненную, другую совсем пустую – для Чемериса.

– Тихо сегодня, – сказал сторож Рзянин. – А тебе чего не лежится?

– Звезды падают, – вздохнул Чемерис. – Как в тридцать седьмом.

– А чего ты хотел? – удивился сторож и налил себе водки, а Чемерису пустоты. – Чечня, мой хороший. Там, говорят, опять бои начались. В твое время автоматов не было, больше наганами управлялись. А из автомата втрое больше народу положить можно. Вот ты вождя хаешь, а он правильно сделал – выселил этих горных дундуков к чертовой матери в Казахстан. И никаких возражений не было. Сели и поехали, понял? Власть, брат, она жесткой быть должна. Тогда и порядок в стране будет.

– Слышали уже, – неохотно отозвался Чемерис и глотнул жгуче-горькой пустоты из стаканчика. – Как же! Лес рубят – щепки летят! Только не щепки это были, души человеческие. Ему с высоты Кремля легко на все смотреть было, не он в лагерях маялся.

– Ну ты намаялся, – сторож выпил, понюхал обгрызенную корочку булки. – Сколько ты после лагерей прожил? До девяноста дотянул? Другим бы, которые лагерей не нюхали, так!

– Дурак ты, – без упрека и обидного тона отозвался Чемерис. – Нашел чем упрекнуть! Думаешь, с этим сладко жить было? Думаешь, воспоминания не мучили?