Книга песчинок. Фантастическая проза Латинской Америки
Шрифт:
Немало судов из тех, что в один прекрасный день не достигли порта, столкнулись на своем пути с каким-нибудь из этих безмолвных кораблей, плывущих наобум. Всегда, в любой момент есть вероятность неожиданной встречи с ними. К счастью, течения обычно заносят покинутые корабли в скопления саргассовых водорослей. И в конце концов здесь или там они находят вечное пристанище в водной пустыне до тех пор, пока их не разрушит время. Но на смену им приходят другие, занимая их место среди безмолвия, так что тихая и мрачная гавань никогда не пустует.
Главная причина бегства команды с этих кораблей — это, конечно, бури и пожары, которые оставляют после себя блуждающие
В ночь, когда я услышал рассказ, о котором пойдет речь ниже, мы собрались на палубе. Пароход шел в Европу, и капитан рассказывал нам одну из своих морских историй, впрочем, весьма правдоподобную.
Женщины, поддавшись магии журчащих волн, с трепетом слушали. Нервные девицы невольно обращали внимание на хриплые голоса матросов на носу корабля. Одна очень молодая, только что вышедшая замуж женщина осмелилась спросить:
— Может, в этом виноваты орлы?
Капитан добродушно усмехнулся:
— Что, сеньора? Орлы, уносящие в когтях команду?
Все засмеялись, и молодая женщина, слегка смутившись, тоже.
К счастью, один пассажир знал кое-что об этом. Мы с любопытством посмотрели на него. Он был превосходным попутчиком: тихо восхищался увиденным, мало говорил и никому не докучал.
— О сеньор! Ну расскажите же нам! — умоляюще попросила молодая женщина, говорившая об орлах.
— Будь по-вашему,— согласился сдержанный господин.— В двух словах. В северных морях мы встретили однажды парусник, подобный «Марии Маргарите». Мы шли под парусами тем же курсом и догнали его. Необычный вид оставленного командой корабля (это всегда бросается в глаза) привлек наше внимание, и мы замедлили ход, наблюдая за ним. В конце концов спустили шлюпку. На борту никого не нашли, хотя все было в полном порядке. Последняя запись в бортовом журнале была сделана четыре дня назад, и ни о чем тревожном в ней не сообщалось. Мы даже еще немного посмеялись над пресловутыми внезапными исчезновениями.
Восемь членов нашей команды остались на борту, чтобы вести «новый» корабль. А мы как бы эскортировали его. Когда наступила ночь, он немного обошел нас. На следующий день мы догнали корабль, но на мостике никого не было. Снова спустили шлюпку и осмотрели его, но тщетно: все исчезли. В поле нашего зрения море было абсолютно спокойно. На камбузе еще кипел котелок с картошкой.
Как вы понимаете, суеверный ужас охватил наших людей. Справившись с замешательством, шестеро смельчаков решили занять место пропавших. Я был в их числе. Едва поднявшись на борт, мои товарищи решили выпить, чтобы избавиться от всякого беспокойства. Они сели в кружок и через час уже горланили песни.
Прошел полдень, миновало время сьесты. В четыре часа ветер утих, и паруса опали. Один из матросов подошел к борту и стал смотреть на маслянистое море. Некоторые слонялись по кораблю, уже без желания говорить. Кто-то
уселся на бухту каната и снял тельняшку, чтобы зашить ее. Некоторое время он шил молча. Затем вдруг вскочил и протяжно свистнул. Его товарищи обернулись. Он посмотрел на них тупо и в то же время удивленно и снова сел. Мгновение спустя он оставил тельняшку, подбежал к борту и бросился в воду. Услышав шум, остальные повернули головы, слегка нахмурившись, и тотчас же снова отключились, поддавшись общей апатии.Вскоре еще один потянулся, на ходу протер глаза и бросился в воду. Прошло полчаса. Солнце уже садилось. Я почувствовал, что кто-то трогает меня за плечо. «Который час?» — «Пять»,— ответил я.
Старый моряк, задавший мне этот вопрос, недоверчиво посмотрел на меня. Засунув руки в карманы и несколько подавшись в мою сторону, он долго и рассеянно смотрел на мои брюки. В конце концов и он бросился в воду.
Трое оставшихся быстро подошли к борту и посмотрели на расходившиеся по воде круги. Затем уселись на борт, тихо насвистывая и устремив взгляд вдаль. Один из них спрыгнул и устало растянулся на палубе. Другие исчезли — друг за другом. В шесть часов последний, поднявшись и оправив одежду, отбросил волосы со лба, еще как бы во сне сделал несколько шагов и прыгнул в воду.
И вот я остался один, глядя, как идиот, на пустынное море. Все остальные, не ведая, что творят, побросались в воду, охваченные гибельным сомнамбулизмом, во власти которого оказался корабль. Когда один бросался в воду, другие мгновенно оборачивались с озабоченным видом, как будто вспоминая что-то, и тут же забывались снова. Так исчезли все, и я полагаю, что то же самое произошло и накануне, и с другими, и на других кораблях. Вот и все.
Мы смотрели на этого удивительного человека с вполне понятным любопытством.
— А вы ничего не почувствовали? — спросил его мой сосед по каюте.
— Нет, почувствовал — большое безразличие и одержимость теми же мыслями, но ничего больше. Не знаю, почему я больше ничего не чувствовал. Полагаю, дело вот в чем: я не стал утомлять себя сопротивлением во что бы то ни стало тому, что ощущал, как, вероятно, поступали другие. И даже моряки, не отдавая себе отчета в происходящем. Я просто смирился с этой гипнотической смертью, как если бы меня уже не было на свете. Нечто подобное, несомненно, произошло и с часовыми той самой знаменитой охраны, которые вешались каждую ночь.
Поскольку трудно было что-либо возразить или добавить, все хранили молчание. Некоторое время спустя рассказчик удалился к себе в каюту. Капитан проводил его презрительным взглядом.
— Шут гороховый! — пробурчал он.
— Напротив,— сказал больной пассажир, ехавший на родину умирать,— если бы он был шутом, то не перестал бы думать обо всем этом и тоже бросился бы в воду.
АБРААМ ВАЛЬДЕЛОМАР
(Перу)
ГЛАЗА ИУДЫ
В памяти моей портовый городок Писко предстает смиреннейшим селением, чью тихую, необычную прелесть приумножало море. Было у нас три площади. Первая — главная, посыпанная песком, с чем-то вроде огороженного деревянными перилами невысокого помоста, к которому подъезжал вагончик, совершающий рейсы «в поселок»; вторая, на которую выходил наш дом,— крошечная, заброшенная, с востока ограниченная частоколом; и третья, в южной оконечности городка, на которой и произошла трагедия, омрачившая первые годы моей жизни.