Книга предсказанных судеб

Не слыша собственного крика, Ольга выскочила из-за столика и рванулась к нему. Следом за ней бросились официантка из кафе, адвокат и еще кто-то из посетителей.

Филипп лежал ничком, раскинув руки, в какой-то неестественной позе. Его правая нога, без ботинка, с вывернутой в обратную сторону ступней, мелко дрожала. А под ним красная, липкая, дымящаяся лужа крови, смешиваясь с дорожной пылью, быстро увеличивалась. Непонятно зачем Ольга подобрала ботинок, который валялся рядом на дороге, машинально отметив про себя, что он абсолютно новый, неношеный. Она склонилась над Филиппом и тронула его за руку. Вокруг собралась толпа. За спиной у Ольги переговаривались испуганные голоса.

– Надо вызвать полицию!

– Не полицию, а «Скорую». Он еще жив!

– Не жилец – ботинки слетели.

– Подумать только, а водитель ведь даже не остановился!

– Надо же.

– Номер я не запомнила, но это точно была серая «девятка».

– Мужчина, не серая, а бежевая.

– Ах! Ох! Среди бела дня…

– Надо наложить жгут!

– Боже! Какой ужас!

Ольга хотела перевернуть Филиппа лицом вверх.

– Нельзя переворачивать! – остановил ее кто-то.

– Женщина, вы что, его знакомая?

– Боже мой! Филипп! Филипп, ты меня слышишь? – Ольга аккуратно приподняла его окровавленную руку, стараясь нащупать пульс. Рука была горячей.

От вида крови у нее закружилась голова, она покачнулась… И не заметила, как из образовавшейся толпы вынырнул и стал торопливо удаляться ссутулившийся человек в спортивной куртке и темных очках, резко диссонирующих с его костюмом.

* * *

На скамейку у входа в морг, где сидела Ольга, устало опустился Виктор Семенович. В «Скорую» его не взяли, и он добирался своим ходом:

– Олечка, ты как? – заботливо спросил адвокат.

– Ох, Виктор Семенович. Даже не знаю…

– У меня валидол есть. Дать? – Шепелёв протянул ей упаковку.

– Давайте, – прозвучал ее безжизненный голос.

– Ты посиди, а я пойду с документами разберусь. Подождешь?

– Да. Наверное, мне надо куда-то позвонить… в посольство или…

– Разберемся, деточка.

– Боже мой… Казалось бы, еще два часа назад я собиралась просто стереть его в порошок. Нет, правда, Виктор Семенович. А сейчас вот реву и не могу остановиться… – Ольга сунула под язык таблетку, показавшуюся ей совершенно безвкусной.

И по щекам ее ручьями потекли слезы.

20. Траур

Франция, Бургундия, графство Помар, 1499 г.

– …и слезы нескончаемым потоком текли у меня по щекам. Сколь ни горьки были нанесенные мне обиды, ибо в супружестве я не обрела ни любви, ни уважения, ни покоя, долг вдовы неизменен: молиться, скорбеть и оплакивать своего супруга.

И вот рука об руку с сыном, дочерью и кузеном Анри я шествовала вслед за катафалком с телом новопреставленного графа Мишеля Помар де Рабюсси. За нами с громкими скорбными причитаниями двигалась благородная свита графа, не менее двадцати господ, а за ними челядь во множестве. И каждый под черным одеянием своим нес подлинные страдание и боль, каждый на свой лад печалился, рыдал, причитал, заламывал руки. Горе, возлюбленные мои дети, обладает поразительной силой объединять людей и высокого, и низкого рождения. Я видела, как стоявшие вдоль дороги простые горожане при появлении кареты с черным покровом вставали на колени и плакали. И нельзя было усомниться в их искренности, в их горячей сопричастности к горю своих сеньоров.

Но вот панихида по усопшему подошла к концу, и граф упокоился в фамильной усыпальнице собора Святого Бернара. Мы же в траурном строе, следуя за опустевшим катафалком, еще трижды объехали храм и монастырский двор. Казалось, природа скорбела вместе с нами, ибо ледяной дождь и ветер, вздымающий черные одеяния, пробирали нас до костей. В тот момент мне подумалось, что непогода принесет целительные силы и выморозит наше страдание. Но я ошибалась, не ведая, что для нас грядут новые печали…

– А я знаю, бабушка, что ты имеешь в виду… – перебила ее нетерпеливая внучка.

– Ты всюду лезешь со своими глупыми догадками, – запальчиво осадил сестру Жакино. – Нечего забегать вперед, потому что Бернар и Тома не слышали прежде этого рассказа!

– Не стоит ссориться по пустякам, милые мои. Жакино, подай мне лучше четки, и я продолжу, как ты и просишь, не забегая вперед.

Известно, что траур в Бургундии весьма строг и расписан до мелочей. И согласно первому его правилу, мне надлежало затвориться на шесть недель облаченной в черное платье в комнатах, завешенных черными покровами. Все ковры, шпалеры, меха и ткани не подобающего трауру цвета были вынесены оттуда, равно как зеркала, музыкальные инструменты и книги, исключая Святое Писание. Занавешенные окна не должны были пропускать яркого солнечного света, лишь канделябрам черненого серебра с неугасимыми скорбными свечами надлежало гореть во вдовьих покоях.

«Dura lex sed lex» [51] . И если таковы правила, не нам их нарушать. Помню, что более всего в моем затворничестве я страдала не столько от отсутствия книг и прогулок на свежем воздухе, сколько от посещений. А их по прошествии девятин было преизрядно. Траур не отменял моих обязанностей, а вдовство накладывало серьезные обязательства, ибо наследник, ныне здравствующий граф Роллан де Рабюсси, по младости лет не мог нести бремя управления своими землями и людьми. Отныне этим надлежало заниматься мне, и многому в графстве надлежало измениться. А посему в тревоге о предстоящих переменах с визитами ко мне шли бароны и благородные рыцари из графской свиты, и аббат, и шателен, и стольничий, и кравчий, и конюшие, и мажордом Боншан, и мэтр Мартен, и другие. Одни выражали свою готовность принести клятву верности сеньору Роллану и получали позволение остаться. Прочие же, понимая, что надобность в содержании столь многочисленной свиты при семилетнем мальчике невелика, приходили проститься. Должна вам признаться, что были и те, кому я отказала в службе с легким сердцем и ничуть об этом не пожалела. Но, право, ворошить прошлое не стоит, да и покойников, спаси Господь их души, не пристало поминать недобрым словом.

51

Суровый закон, но закон (лат.).

Прежде, когда я взирала на вдовьи платья и размышляла о тяжести траура, меня страшило печальное одиночество. Однако в моих обстоятельствах об одиночестве, о краткой минуте покоя наедине с самой собой я могла лишь мечтать.

Что же до моих верных друзей и слуг, чьим обществом я никогда не тяготилась, то они, по счастью, были, как и прежде, со мной, и среди них моя добрая Татуш, фра Микеле. И мажордом Боншан, и мэтр Мартен, и одна камеристка из прежней свиты, но не из тех, кто шпионил и наушничал, а также горничная Жанет и мальчик-служка.

Ах да! Кое-кого я все-таки назвать забыла – кузен Анри, который по смерти моего мужа на удивление переменился. Ранее я почитала его за пустого ветреника и волокиту, но, видно, потеря старшего брата пробудила в нем добрые душевные качества и сделала его более серьезным…

Так вот, в один из дней, теперь уж не вспомню точно когда, я послала за братом Микеле, имея намерение посоветоваться с ним об одном важном деле. Тот немедля явился и, как только с делом было покончено, вновь завел со мной разговор о несчастье, постигшем моего покойного мужа. Он сообщил мне, что беседовал со многими людьми, бывшими тогда на охоте и видевшими все своими глазами.

– Как ни горько мне это говорить, – с некоторым колебанием произнес монах, – наипаче в присутствии вдовы, но, право слово, я много думал и не верю в случайную смерть графа от клыков кабана. Сдается мне, что клыки эти были лишь орудием в руках того, кто давно замышлял его убийство. Я не охотник, но мои догадки строятся на мнении людей, имеющих в этом большой опыт. Без сомнения, схватка с вепрем смертельно опасна сама по себе. И тому, кто замышляет убийство, остается лишь подождать удобного момента. В сущности, одной-двух метких стрел было бы достаточно, чтобы уберечь его светлость от гибели. Однако ж никто из стоявших поблизости не выстрелил!