Книга предсказанных судеб
Шрифт:
– Ах! Бабушка! Как это ужасно… – воскликнула та, не находя более слов, чтобы передать свое волнение.
– Признаться, мне и самой тягостно останавливаться на всех бедствиях, что обрушились тогда на нас, – помолчав, сказала старая дама. – О! Как же переменился наш город в ожидании неумолимо надвигавшейся чумы. Болезнь будто нарочно притаилась и выжидала, упиваясь людским страхом, ибо, забрав первую жертву, она начала проявлять свое действие не сразу, но по истечении нескольких дней. Горожане словно обезумели от ужаса. Поэтому в одних домах шумело безудержное бесовское веселье, разгульные карнавалы, шутовские свадьбы, вино лилось рекой, и все собравшиеся предавались блуду – перед лицом смерти они желали насытиться мирскими радостями в последний раз. В других же домах слышались
Но были и такие, кто не поддался страху и не потерял головы. Таких великие бедствия делают еще более рассудительными и здравомыслящими. Среди них, без сомнения, был наш отец, барон Гранфуа. По-прежнему не имея никаких вестей от нашей матушки и мучаясь неизвестностью, он продолжал исполнять свой долг сеньора. День и ночь в поддержание порядка он с верными ему вассалами объезжал дозором улицы города, пресекая кровавые драки и погромы. Многих невинных спасли они тогда от гнева простолюдинов. По приказу отца снарядили также команду лекарей и чистильщиков. Облаченные в кожаные плащи, перчатки и остроносые маски, клюв коих был наполнен фумигантами, они ходили по домам, помечая крестами те, где есть заболевшие, и оказывая посильную помощь людям, кто имел в ней потребу.
– Скажите, миледи, для чего служили эти фумиганты? – задал вопрос Бернар.
– Полагали, что фумиганты, иначе лечебные травы и ароматические эссенции, обладающие сильным запахом, способны отпугивать заразительную болезнь. Однако вездесущие чумные миазмы не знают барьеров, ничто и никто не может противостоять черному всаднику смерти. Количество заболевших росло с каждым днем.
Мы с Робером знали об этом, хотя были заперты в донжоне по приказу отца и не имели общения ни с кем, кроме няни Татуш. Через маленькие бойницы мы видели все, что происходит внизу, внутри городских стен. Видели, как клубится дым на обезлюдевших улицах. Видели, как с закатом солнца могильщики собирают тела умерших, которым нет числа, грузят их на телеги и вывозят из города. В один из этих тягостных дней к нам в башню поднялся отец. Лицо его было черно от копоти или, скорее, от горя. Он сообщил нам, что получил известие из Перпиньяна, где неделю назад скончались наши мама, бабушка и сестры, никто из тамошней родни не уцелел. С поникшей головой отец также добавил, что более ничего не сможет сделать для своего города и своих подданных:
«Помощь нужна живым, а не мертвым. Собирайтесь!»
Сраженные новостью, мы с братом застыли, не в силах пошевелиться.
«Если вы не поторопитесь, то черная смерть сожрет и вас! – вне себя закричал отец. – От чумы помогают лишь три волшебные пилюли: быстрее, дальше и позже. Бежать как можно быстрее и дальше, а возвращаться как можно позже!»
И вот, собрав небольшой скарб, мы с отцом, братом, Татуш и еще несколькими слугами бежали из Фуара. После долгой и трудной дороги нам наконец удалось найти приют в маленькой францисканской обители, затерянной в предгорье Пиренеев. Там мы оставались до холодов и счастливо избегли мучительной смерти…
Однако я вновь отвлеклась от событий того дня, – откинувшись на спинку кресла, произнесла графиня, – когда мы все вместе отправились на прогулку к старой мельнице. Сидя в повозке, мы пытались разглядеть сквозь туман двух всадников – кузена Анри и юного графа, но их силуэты уже скрылись где-то на той стороне Лебяжьего ручья…
25. Ревность
Москва. Наши дни
– Каталог должен быть готов через два месяца. Ты за него отвечаешь, с тебя в случае чего и спросим, – нежным голосом сообщила Поленову начальница и удалилась.
С трудом подавив желание запустить в нее степлером, Алик вернулся к компьютеру и уставился в монитор.
Он терпеть не мог работать в спешке и теперь очень нервничал, искренне полагая, что достойный выставочный каталог – а именно этого
от него и ждали – в отведенные сроки сделать невозможно, хорошее дело должно отлежаться. Выставка-то, на минуточку, не где-нибудь, а в музеях Кремля будет проходить.«Застывшее время. Часовые механизмы XV–XIX веков» – как издевка, высветилось на экране название совместного российско-итальянского проекта, к подготовке которого Алика привлекла Татьяна Стриж, подруга его бывшей жены и одновременно куратор выставки.
«Неужели она на самом деле не понимает? Вроде взрослая баба, не первый год в профессии. Два месяца – это не срок, а штурмовщина. Пойдут ошибки и ляпы, а на печати вылезет какая-нибудь уж совсем запредельная мерзость. Все знают, что чуда не произойдет, но делают вид, что не знают. Эх, правильнее всего было бы отказаться», – размышлял про себя Поленов.
Но, увы, при его нынешнем безденежье и долгах принципиальность была непозволительной роскошью. Поэтому приходилось сидеть в офисе по двенадцать часов без перерыва. А ведь бабья там понапихалось, как мух у варенья, и никто толком не знает, чего делать. Ассистентка при перепечатке текста допустила восемь ошибок, дама-фотограф прислала весь отснятый материал в ритуальной черной рамочке (интересно, кто ее об этом просил?!), а дизайнерша… нет, о ней лучше не вспоминать. И надо же было такому случиться – единственный нормальный дизайнер Паша, с которым Алик не раз работал и на которого так рассчитывал, укатил на какую-то Аюрведу чакры прочищать, будь они неладны.
Под вечер пришел долгожданный ответ от итальянцев. На все про все забугорная типография просила две с половиной недели. Что ж, в таком случае шанс есть. При условии, что он сам поедет в Италию утверждать цветопробы. Если, конечно, согласится Танька, хотя визу ему еще на прошлой неделе поставили…
С этими мыслями в половине десятого вечера Поленов вышел из офиса на Никольской и двинулся в сторону метро, но внезапно остановился, хлопнув себя по лбу, развернулся и пошел в обратную сторону.
Он вспомнил об Ольге. Вернее сказать, он про нее и не забывал. Даже сидя в офисе, в густой атмосфере истерики и безумия, думы о Колесниковой его не покидали. Из головы никак не выходила та глупая, невыносимо глупая сцена на даче. И Ольгино лицо. Какое у нее тогда было выражение! Выходит, правильно в часослове-то написано, что «наши тайные желания надлежит прежде хорошо обдумать и взвесить».
«Дурак! Ты вел себя как последний дурак! – звучал его внутренний голос, и Алик, в общем-то, с ним соглашался. – Что ты хотел! Как еще она могла отреагировать на твое рукосуйство! Вы же друзья или как…»
Или как… Память упорно воскрешала события двадцатилетней давности, их короткий трогательный институтский роман, случившийся на втором курсе, в мельчайших подробностях. Поразительно. Сколько потом у него было этих романов и «нероманов», сколько женщин… Теперь их лица, имена стерлись, растаяли, но с Ольгой… с Ольгой другое дело.
«Выбрось все это из головы. Забудь! Позвони ей и веди себя как ни в чем не бывало», – не затыкался все тот же внутренний голос, но в последний момент Алик малодушничал и откладывал телефон в сторону. То вдруг прорывалась бессмысленная, глупая, мальчишеская обида.
Почему Ольга никогда не воспринимала его всерьез? То есть как мужика? Почему он был и остается для нее лишь другом, спасительной жилеткой, в которую в случае чего можно поплакаться? Неужели она ничего не чувствует и не понимает?..
«Ладно, ладно, я позвоню ей, обязательно позвоню. Заодно узнаю, как здоровье Дениса…» – Он придумал для себя отговорку, но потом сел выверять верстку, нашел в ней восемь ошибок и до телефона не добрался.
На улице было холодно. Моросящий дождь сменился мелким полупрозрачным снегом. Алик хотел достать зонт, но раздумал – идти оставалось два шага. Свернув в Камергерский переулок и мысленно похвалив себя за то, что упаковал книгу в вакуумный пакет, он прошел через арку во двор. Перед подъездом в лучах фонаря мерцала гигантская лужа, но Алик заметил ее слишком поздно – в дорогом кожаном ботинке захлюпала вода. Он брезгливо потряс ногой, открыл кодовый замок, но тотчас угодил в другую лужу, уже не дождевую.