Книга Рабиновичей

Вчера на улице, волею насмешника случая, я встретил Алину. Она меня не узнала (к счастью). Я и сам себя не узнаю.

В зеркале я похож на того незнакомого старика, что приходил на похороны деда. Может, это все-таки был Рабинович.

Я прячусь от родных.

Я их люблю. Но угаснуть хочу без них. Я боюсь их родственных чувств, их бурных излияний. Я не хочу умирать, как умер дед. Ему эта смерть подходила; меня она ужасает. Я хочу умереть в тишине.

Иногда мне снится книга, в которой записана вся история моей семьи. Как будто каждый написал текст — изложение своей жизни. Каждому тексту предшествует фотография.

Будь у меня силы, я мог бы собрать сведения, поговорить с живыми, навести справки о мертвых или что-то выдумать, исходя из того, что я знаю, путаясь в датах, в хронологии, в событиях, потому что именно эту историю, историю Рабиновичей, мою историю, я хотел бы рассказать. Искажая. Угадывая. Привирая. Сочиняя. Любя.

Силы мои на исходе. Я уже почти не могу выстраивать фразы. Скоро придется лечь в больницу.

Пожалуй, на этом я отложу перо.

Али Рабинович смотрит на нас так пристально, будто вопрошает. Он улыбается — впервые в жизни.

У него круглый, как у матери, нос, а глаза зеленые, светлые и лучистые, как у многих Рабиновичей. Он самый смуглый и самый кудрявый младенец, когда-либо родившийся в этой семье.

Краски. Формы, длинные, продолговатые. Что это? Продолговатые. Очень длинные. Что это?

Сыро. Везде — нет. Здесь.

Крик? Крик!

Голод!

Долгий крик! Круглое лицо, ласковое, полное запахов, мамино, оно приближается, медленно приближается, и запахи окутывают меня, мамины запахи. Мама.

Ее огромное лицо.

Ее лицо надо мной повсюду.

Свет.