Книга Страшного суда

С каждым шагом голова кружилась все сильнее. «Мне не дойти даже до двери...» Но у изножья кровати дамы остановились. Там стоял ларь, низкий деревянный сундук, с грубым резным рисунком на крышке, изображающим то ли птицу, то ли ангела. На нем обнаружилась деревянная лоханка с водой, окровавленная повязка с головы Киврин и еще одна лоханка, поменьше, пустая. Киврин, сосредоточившая все силы на том, чтобы не упасть, сначала не поняла, зачем эта лоханка, пока старуха не сказала: « Swoune nawmaydar oupondre yorresette» и не изобразила, как приподнимает тяжелые юбки и присаживается над лоханкой.

«Ночной горшок, — сообразила Киврин. — Мистер Дануорти, в поместьях 1320 года были в ходу ночные горшки!» Она кивнула, показывая, что поняла, и дала им опустить себя на горшок. Правда, чтобы не упасть, пришлось ухватиться за тяжелые занавеси полога, а потом в груди закололо так, что Киврин, едва начав выпрямляться, тут же снова согнулась пополам.

— Maisryl— крикнула старуха в сторону двери. — Maisry, Com undtvae holpoonl

Судя по интонации, она явно звала кого-то — Марджори? Мэри? — на подмогу, но поскольку никто не появился, возможно, Киврин и тут ошиблась.

Она осторожно разогнулась, проверяя, не скрутит ли ее снова, и попыталась подняться. Хотя боль слегка поутихла, хозяйкам все равно пришлось нести подопечную обратно чуть ли не на себе, и под покрывало Киврин забралась совсем без сил. Она закрыла глаза.

— Slaeponpon donu paw daton, — сказала молодая, и это наверняка означало «Отдыхайте», или «Поспите», но Киврин по-прежнему ничего не могла разобрать. «Переводчик сломался», — подумала она, снова ощущая в груди тугой узелок паники, куда более мучительный, чем боль под ребрами.

Глупости, как он мог сломаться? Это ведь не механизм, а химический усилитель памяти и распознавания синтаксиса. Там нечему ломаться. Однако некий набор лексики для работы ему необходим, а уроки мистера Латимера явно себя не оправдывают. «Когда апрель обильными дождями...» У мистера Латимера в корне неправильное произношение, поэтому переводчик и не может вычленить знакомых, но по-другому произнесенных слов, однако это не значит, что он сломан. Просто нужно накопить новый запас материала, и он пока ограничивается несколькими фразами, которых явно недостаточно.

Только вот латынь... Киврин снова похолодела от страха. «Нет, все логично. Он распознал латынь, потому что обряд соборования — это затверженный текст, ты уже знала, какие там слова. А речь хозяек дома заранее неизвестна, но все равно ее можно расшифровать. Имена собственные, обращения, существительные, глаголы, предлоги будут появляться в определенных повторяющихся позициях. Они себя обнаружат довольно скоро и послужат переводчику ключом ко всему остальному. Поэтому пока основная задача — набрать материал, слушать и слушать, не вдумываясь. А переводчик пусть работает».

— Thin keowre hoorwoun desmoortalel— спросила молодая.

— Got tallon wottes, — ответила старуха.

Вдалеке зазвонил колокол. Киврин открыла глаза. Обе хозяйки обернулись к окну, хотя за льняной шторой ничего не было видно.

— Bere wichebay gansanon, — сказала молодая.

Старая промолчала. Молитвенно сложив руки у груди, она не отрываясь смотрела в окно, будто видела сквозь штору.

— Aydreddit isterfayve riblaun, — произнесла молодая. Колокол звонил в одиночестве, остальные не спешили вторить. Может, это тот самый, чей сиротливый звон Киврин слышала тогда поздним вечером?

Старуха резко отвернулась от окна.

— Nay, Elwiss, itbahn diwolffin. — Она подняла с деревянного ларя ночной горшок. — Gawynha thesspyd...

За дверью послышалась громкая возня, топот бегущих по лестнице ног, и детский вскрик:

— Modder! Eysmertemay!

Вбежавшая в комнату маленькая девочка, по плечам которой прыгали светлые косички и завязки шапки, чуть не налетела на старуху, державшую горшок. Круглое личико девчушки было красным и заплаканным.

— Wol yadothoos forshameahnyousl — рявкнула старуха, поднимая горшок повыше. — Yowe maun naroonso inhus.

Девочка, не обратив на нее никакого внимания, кинулась с ревом прямо к молодой хозяйке.

— Rawzamun hattmay smerte, Modder*.

«Моддер!» — ахнула Киврин. «Мать», «матушка».

Девочка потянулась к матери — да, точно, матери! — и та

подхватила ее на руки. Малышка уткнулась ей в шею и заревела.

— Ш-ш-ш, аххнес, ш-ш-ш, — принялась успокаивать хозяйка.

Это «хх» — немецкое гортанное «г», сообразила Киврин. «Ш-ш-ш, Агнес».

С дочкой на руках мать села на подоконную лежанку и принялась вытирать девочке слезы завязкой чепца.

— Spekenaw dothass bifel, Агнес.

Да, точно, Агнес. А «спекен» — это рассказывать. «Расскажи, что случилось».

— Shayoss mayswertel— заявила Агнес, показывая на вторую девочку, которая только что вошла в комнату. Она была заметно постарше, лет девяти-десяти, с длинными темными волосами, перехваченными темно-синей повязкой.

— Itgan naso, Агнес, — сказала старшая девочка. — Thapighte rennin gawn derstayres. — Досада пополам с заботой красноречиво говорила сама за себя. Несмотря на отсутствие внешнего сходства, Киврин уже не сомневалась, что девочки — сестры. — Shay pighte renninge ahndist eyres, modder.

Снова «мама» и «shay» — это «she», «она», a pighte — это «упала». Интонации французские, но ключ надо искать в немецком. Произношение, конструкции — все германское. Киврин отчетливо ощутила, как встают на место части головоломки.

— Na comfitte horr thusselwys, — проворчала старуха. — She hathnau woundes. Hoor teres been fomaught mais gain thy pitye.

— Hoor nay ganful bloody, — ответила молодая. Киврин ее не слышала, она слышала переводчик, который хоть и неуклюже и с явным отставанием, но потихоньку переводил: «Не балуй ее почем зря, Эливис. Она не ушиблась. Просто ластится к тебе», — и дальше ответ Эливис: «У нее коленка разбита».

— Rossmunt brangund oorwarsted frommecofre, — попросила хозяйка, показывая на изножье кровати, и переводчик продублировал: «Розамунда, принеси ткань из сундука». Старшая девочка послушно пошла к ларю.