Книга судьбы

– Плевать, что она сказала! – отрезала бабушка. – Ступай готовить обед. Твой муж и твои сыновья вот-вот вернутся домой.

Она склонилась над Зари и стала читать молитвы. Лицо Зари совсем потемнело, из ее глотки вырывались непонятные звуки. Вдруг бабушка выскочила во двор и закричала:

– Тайебэ! Тайебэ! Беги за врачом.

Я взяла Зари за руку, погладила ее по голове. Лицо ее стало почти черным. Она раскрыла глаза. Большие, испуганные, белки залиты кровью. Сестра сжала мою руку. Потом оторвала голову от подушки, но тут же рухнула снова. Я вырвала руку из ее пальцев, убежала, спряталась за горой одеял и подушек. Видела, как у Зари дергаются руки и ноги. Уши я закрыла ладонями, уткнулась лицом в подушку.

Во дворе бабушка размахивала в воздухе зажигалкой для очага. Вращала ее и вращала, пока зажигалка не стала большой, как двор, больше двора. Голос бабушки отдавался в барабанных перепонках: “Девочки не умирают! Девочки не умирают!”

Зари уснула. Я погладила ее по голове, убрала прядку волос с лица – но это оказалось лицо Саида. Голова его скатилась с подушки, ударилась об пол. Я вскрикнула, но вскрикнула беззвучно.

Кошмары сменяли друг друга. Порой я просыпалась от собственного крика, и вновь, вся в поту, проваливалась в колодец. Не знаю, как долго это длилось.

Однажды я проснулась от того, что нога горела огнем. Было утро. В комнате сильно пахло спиртным. Кто-то ухватил меня за лицо, повернул и сказал:

– Она очнулась. Взгляните, хозяюшка! Клянусь, она очнулась и смотрит на меня.

Лица расплываются, зато голоса отчетливы.

– О имам Мусса бин-Джафар, откликающийся на людские нужды, помилуй нас!

– Хозяюшка, она приходит в себя. Сварите бульон, влейте ей в глотку, как уж сможете. Неделя без дня прошла с тех пор, как она ела в последний раз. Желудок ослаб. Кормите ее понемногу.

Я снова закрыла глаза. Никого не хочу видеть.

– Куриный бульон будет готов через минуту. Слава Аллаху, сто тысяч раз слава! До сих пор она выблевывала все, что я пыталась ей скормить.

– Вчера, когда спал жар, я поняла, что она скоро очнется. Бедняжка, такие мучения! Кто знает, каким путем в ее тело проникла эта лихорадка и бред.

– О, госпожа Парвин, а я как страдала! Сколько раз за эти дни я умирала и вновь возвращалась к жизни! Видеть, как мое дорогое дитя мечется и бредит – в то же время сносить весь этот стыд, попреки ее братьев за то, что я родила такую дочь. Меня словно огнем изнутри жгло.

Мне уже не было больно. Я лежала в постели спокойно – изнуренная, равнодушная. Не могла пошевелиться. Даже руку из-под одеяла выпростать непосильно. Так бы и лежать, слабеть понемногу, пока не умру. Зачем я очнулась? В этом мире мне больше нет места.

Когда я снова пришла в себя, мать уложила мою голову себе на колени и попыталась влить в меня бульон. Я мотала головой и противилась, когда она растягивала мне пальцами рот. – Пусть Аллах возьмет мою жизнь вместо твоей! Одну ложку, только одну… Посмотри, до чего ты дошла. Ешь! Пусть все твои беды и страдания перейдут на меня.

Впервые она так говорила со мной. Мать никогда меня не баловала. Либо возилась с младшими, либо пыталась присматривать за старшими сыновьями, которых любила без памяти. Я затерялась посередине между теми и другими. Не старшая, и не младшенькая, и не мальчик. Если бы Зари не умерла, на меня бы и вовсе не обращали внимания, как на Фаати – она, бывает, спрячется в угол, и никто на нее и не глянет. Помню день, когда мать родила ее. Услышав, что это девочка, бабушка рухнула без чувств. А потом про Фаати стали говорить, что она принесла нам злосчастье, потому что после ее рождения матушка дважды выкинула, и оба раза мальчиков. Не знаю, как она поняла, что это были мальчики.

Бульон пролился на простыню. Мать что-то проворчала и вышла из комнаты. Я открыла глаза. Далеко за полдень. Рядом со мной сидела Фаати, маленькими ручками убирая волосы с моего лица. Такая невинная, такая одинокая. Я присмотрелась к ней: это была я, сидящая возле Зари. Теплые слезы на моем лице.

– Я знала, что ты проснешься, – сказала Фаати. – Не умирай, Аллахом тебя молю!

Мать вернулась в комнату. Я закрыла глаза. Уже вечер. Слышны голоса. Мать говорит:

– Сегодня утром она открыла глаза. Она пришла в себя, но, как я ни старалась влить ей в рот хоть немного бульону, она не далась. Она так слаба, пошелохнуться не может – не знаю, откуда она берет силы бороться со мной. Сегодня утром госпожа Парвин сказала, что на таблетках и лекарствах она больше не продержится. Она умрет, если не будет есть.

Я услыхала голос отца:

– Я знал, что матушка права. Нам нельзя иметь дочерей. Если она и оправится, что у нее будет за жизнь? После такого стыда и позора она все равно что умерла.

Больше я ничего не слышала. Кажется, я могла по своей воле видеть и слышать только то, что хотела, я как будто включала и выключала радио, только не радио, а людей. Но над кошмарами я не имела власти. Стоило закрыть глаза, и эти образы осаждали меня.

Ахмад с кровавым ножом в руках бежал на меня, таща за волосы Фаати. Фаати маленькая, словно кукла. Я стояла на краю скалы. Ахмад швырнул в меня сестренку. Я попыталась поймать ее, но она выскользнула у меня из рук и упала с обрыва. Я глянула вниз – там валялись окровавленные, изувеченные тела Зари и Саида. И снова меня разбудил мой собственный крик. Подушка промокла насквозь, а во рту пересохло.

– В чем дело? Ты дашь ночью поспать?

Я жадно глотала воду.

Утром меня разбудил обычный семейный шум. Все уселись завтракать.

– Прошлой ночью ее снова трепала лихорадка. Ей что-то чудилось. Вы же слышали, как она кричала?

– Нет! – отрезал Махмуд.

– Мать, ты позволишь нам хоть кусок проглотить в покое? – окрысился Ахмад.

Его голос кинжалом пронзал мне сердце. Были бы у меня силы – вскочила бы и порвала бы его на куски. Я его ненавидела. Я их всех ненавидела. Перевернувшись на живот, я уткнулась лицом в подушку. Мне хотелось поскорее умереть, избавиться от этих себялюбивых людей с камнем вместо сердца.

Но, когда игла шприца впилась мне в тело, я проснулась. Глаза сами собой открылись.

– Наконец-то очнулась! И не прикидывайся! Поднести тебе зеркало, чтобы ты полюбовалась, на кого стала похожа? Живой скелет, вот кто! Смотри! Я ходила в магазин сладостей “Караван” и купила тебе печенье. С чаем очень вкусно… Госпожа Садеги! Масумэ проснулась. Она хочет чаю. Принесите ей большую кружку.

Я во все глаза смотрела на эту женщину. Кто она такая? Все сплетничают у нее за спиной, говорят, только муж не знает, что она водится с мужчинами. Я считала ее грязной. А теперь я гляжу на нее без неприязни, которую вроде бы следовало питать к такой особе. Вовсе она не противна. Вот только общаться с ней мне бы не хотелось – это я как-то сразу почувствовала.

Вошла мать с высоким стаканом, до краев наполненным чаем.

– Благодарение Аллаху! – сказала она. – Она будет чай?

– Да, – сказала госпожа Парвин. Она будет чай с печеньем. Приподнимись, девонька моя… вот так, приподнимись.

Она подсунула руку мне под лопатки и помогла приподняться. Мама тут же воткнула мне за спину подушку и поднесла к моим губам стакан. Я отвернулась и сжала губы. Если у меня и появились к утру силы, то лишь для этого.

– Ничего не получится. Она не дает. Чай разольется, и все.