Книга судьбы

Выйдя из спальни, я столкнулась с одной из девушек, которая в тот момент появилась в дверях гостиной. При виде меня она удивилась:

– О, перемена наряда!

Все вытянули шеи, разглядывая меня, а я залилась краской до ушей. Хамид выглянул из кухни и пояснил:

– Ей так удобнее.

Я так и осталась в кухне, и меня больше никто не трогал. К двум часам все было готово, и я расстелила в холле скатерть. Дверь в гостиную я прикрыла, чтобы мне не мешали накрывать обед, но громкие голоса были отчетливо слышны, хотя я не понимала добрую половину сказанного. Они как будто на иностранном языке говорили. Сперва обсуждали какую-то диалектику, повторяя все время слова “население” и “массы” – почему бы не сказать попросту “народ”, “люди”?

Наконец-то обед был готов. У меня разболелась спина, горло жгло огнем. Хамид проверил, как я подала, и позвал гостей на угощение. Все восхищались разнообразием блюд, их цветом и запахом, уговаривали друг друга попробовать еще это или вон то. Шахрзад сказала мне:

– Ты не надорвалась? Столько хлопот ради нас, а нам бы хватило и хлеба с сыром. Не надо было тебе так хлопотать.

– Молчи! – возразил кто-то из мужчин. – Хлеб с сыром мы едим каждый день, а раз попали в дом к буржуям, отведаем их еды.

Все засмеялись, но Хамиду это замечание не понравилось.

После обеда все вернулись в гостиную, а Хамид, принеся мне в кухню гору тарелок, сердито спросил:

– Зачем ты столько наготовила?

– Что не так? Разве невкусно?

– Не в этом дело! Мне теперь до конца моих дней подначки выслушивать!

Хамид поил гостей чаем, а я убирала в холле, мыла посуду, прятала в холодильник остатки, мыла кухню. Вот уже и полпятого. Спина болит все сильнее, кажется, и температура поднялась. Никто про меня и не спросит. Все забыли о моем существовании. Я прекрасно понимала, что им я не подошла. Школьница на вечеринке для учителей – они-то образованные, взрослые. Я не умела говорить так, как они, не смела перебить их даже затем, чтобы спросить, чего бы им еще хотелось съесть или выпить.

Я снова налила чай, выложила на блюдо пирожные со взбитыми сливками и сама отнесла поднос в гостиную. Снова все поблагодарили, а Шахрзад сказала:

– Ты же устала. Прости, что никто из нас не помог тебе. Признаться, в таких делах мы неумехи.

– Не нужно помогать, это пустяки.

– Пустяки? Мы не умеем делать ничего из того, что ты сделала. Иди, сядь рядом со мной.

– Конечно, сейчас приду. Только помолюсь, пока не стемнело, и тогда можно будет сесть и отдохнуть.

Снова они все как-то странно поглядели на меня, и Хамид нахмурился, и снова я не поняла, что я сказала неправильно или невпопад. Акбар – тот самый, который прежде назвал Хамида буржуем, я чувствовала между ними какое-то напряжение, соперничество, – воскликнул:

– Потрясающе! Есть, оказывается, еще люди, которые читают молитвы. Я в восторге. Госпожа, раз уж вы сохранили верования своих предков, не соизволите ли объяснить мне, зачем вы молитесь?

Обиженная, возмущенная, я ответила:

– Зачем? Затем, что я мусульманка, а каждый мусульманин обязан молиться. Такова заповедь Аллаха.

– И в какой форме Аллах дал лично вам эту заповедь?

– Не лично мне, а всем. Он заповедал нам через пророка и через Коран, сошедший с небес.

– То есть кто-то там наверху сидел и записывал повеления Аллаха и сбрасывал их вниз, прямо в руки Пророку?

С каждым таким вопросом я все больше терялась и злилась. Я оглянулась на Хамида, надеясь на его помощь, но не увидела в его глазах доброты и сострадания, только яростный гнев.

Одна из девушек спросила:

– А что случится, если ты пропустишь молитву?

– Это будет грех.

– А что случится с тем, кто согрешит? Вот мы, например, не молимся, то есть, по-твоему, грешим. И что с нами за это будет?

Сжав зубы, я ответила:

– После смерти вы будете наказаны: вы попадете в ад.

– Ага! В ад! Расскажи-ка подробнее, что это за место?

Меня трясло. Эти люди издевались над моей верой.

– В аду неугасимое пламя, – пробормотала я.

– И, наверное, змеи и скорпионы тоже?

– Да.

Все захохотали. Я с мольбой оглянулась на Хамида, мне нужна была его помощь, но он опустил голову и молчал – хорошо хоть не смеялся вместе со всеми, Обернувшись к нему, Акбар сказал:

– Хамид, ты собственную жену не просвещаешь, как же собираешься спасать от заблуждений суеверные массы?

– Я не суеверна! – сердито возразила я.

– Суеверна, дорогуша. И это не твоя вина. Тебе в голову так умело вбивали весь этот вздор, что ты принимаешь его за собственные убеждения. То, о чем ты говоришь, на что тратишь время – это суеверия. Для масс в этом нет никакого смысла. Эти ложные убеждения делают тебя зависимой от кого-то, а не от самой себя, они держат тебя в страхе, чтобы ты довольствовалась тем, что имеешь, и в надежде на награду в ином мире не боролась за лучшую жизнь здесь и сейчас. Ты приняла те самые убеждения, которые выдумали, чтобы тебя эксплуатировать. Это и есть суеверия.

Голова шла кругом, тошнота подступила к горлу.

– Не хулите Аллаха! – в ярости вскричала я.

– Видите, ребята! Вот как народу промывают мозги. Простые люди в этом не виноваты, религиозные идеи им прививают с малолетства. Видите, какой перед нами тяжелый путь, как трудно бороться с “опиумом для народа”? Потому-то я и настаиваю, чтобы в нашу программу была включена антирелигиозная кампания.

Больше я не могла это слушать. Комната поплыла перед глазами. Задержись я еще хоть на минуту, мне бы стало дурно прямо у всех на глазах. Я кинулась в туалет и там меня вырвало. Изнутри меня давило и распирало. Боль когтила спину и низ живота, а потом что-то потекло по ногам. Я глянула вниз – на полу уже собралась лужа крови.

Пламя объяло меня. Языки пламени тянулись ко мне, норовя поглотить. Я пыталась бежать, ноги приросли к полу. Жуткие, свирепые колдуньи втыкали мне вилы в живот, толкали прямо в огонь. Змеи с человеческими лицами, разинув пасти, смеялись надо мной. Мерзкое создание норовило влить мне в рот протухшую воду.

С младенцем на руках я оказалась заперта в горящем помещении. Я бросалась от одной двери к другой, но за каждой – ревущее пламя. Я поглядела на своего ребенка – он весь в крови.

Когда я открыла глаза, увидела вокруг себя незнакомые белые стены. Холодная дрожь пробежала по телу, и я снова прикрыла глаза, свернулась и затряслась в ознобе. Кто-то накрыл меня одеялом, теплая рука погладила лоб. Кто-то сказал:

– Опасность миновала, кровотечение остановилось. Но она очень слаба. Ей потребуется время, чтобы окрепнуть.

И голос матери:

– Вот видите, Хамид-хан. Пусть она поживет у нас хотя бы с неделю, пока наберется сил.

Пять дней я пролежала в постели в родительском доме. Фаати кружила около меня, словно мотылек, отец все время покупал какую-то экзотическую пищу, полезную и питательную, по его мнению, и стоило мне приоткрыть глаза, как мать впихивала в меня хотя бы ложечку. Госпожа Парвин сидела у моей постели и трещала дни напролет, но я не прислушивалась. Хамид каждый день приходил меня проведать, смущенный и растерянный, но и с ним я не хотела разговаривать. Мне снова стало трудно общаться с людьми. И вновь всю меня изнутри заполнила печаль.