Книга теней

«Но к концу я не помню уже, чтобы шрифт был готическим», – вздыхает Петр, спускаясь в подземный переход.

Глава ЧЕТВЕРТАЯ Один ЗНАКОМЫЙ Бог

– Следующий!.. Здесь-билеты-сюда-зачетку-так-номер-шестнадцатый-очхорошо!.. Продолжайте-продолжайте-почему-вы-замолчали?

Последние слова относились уже не к Эвридике, которая, держа в руке экзаменационный билет «номер-шестнадцатый-очхорошо», отправилась за столик к окну, а к студентке по фамилии Гаврилова. Она исподлобья глядела на Сергея Борисовича (Парисовича, как называли его студенты: он преподавал античную литературу… – плохо) – тот вконец измотал ее, добиваясь каких-нибудь еще сведений о Гомере.

На ходу дочитав билет, Эвридика присела на краешек стула: ей можно было не готовиться. Первый вопрос – периодизация античной литературы – оказался тем самым, который (в отличие от прочих вопросов) она знала назубок: не слишком основательно готовясь к экзаменам, Эвридика, помнится, все никак не могла сдвинуться с места, постоянно пробегая глазами один и тот же параграф в учебнике – «Периодизация античной литературы». Второй вопрос был сформулирован так: «Образ Орфея в древнегреческой мифологии». Образ, стало быть, того самого героя, который «чуть-ли-не-качал-мою-колыбель», – усмехнулась про себя Эвридика. Это Орфей был виновен в том, что она, Эвридика, превратилась когда-то давно в каменный столб, – так вот теперь и живет… каменным столбом в аду. Все детство, все бесконечно долгое мучительное детство бабушка рассказывала ей на ночь второй вопрос ее билета – «Образ Орфея в древнегреческой мифологии», причем рассказывала очень и очень странно… Помнишь-Эвридика-что-с-тобой-было-раньше-давным-давно-до-твоего-рождения?.. Лет, наверное, до двенадцати, если не больше, Эвридика и в самом деле пребывала в полной уверенности, что это святая правда: про подземное царство, про царя Аида, про Орфея… про голову его, плывущую по Гебру. И так страшно далее… Временами тогда ей казалось, даже сейчас иногда кажется, что она помнит и сама: танцы на зеленом лугу, подземное царство, музыка Орфея… Но он обернулся – и все тут же пропало, как не бывало. А условие ставилось одно – не обернуться.

Заметив, что изрядно потрепанная в неравном бою Гаврилова чинно покидает аудиторию, видимо, вынудив все-таки Парисовича поставить ей тройку, Эвридика приподнялась: можно? – и перешла за стол к Парисовичу: других желающих не оказалось. Она глубоко вздохнула и, с короткими передышками, полетела по периодам, боясь только одного – остановиться: остановишься – потом с места уже не сдвинуться, застопоришься на первом попавшемся звуке… особенно "т"… или "п"… или "к"… Не думать! Периоды сошли благополучно – и подозрительный Парисович расслабился: он, кажется, любил науку главным образом за то, что она устанавливала периоды – огромное количество периодов, дикое количество! Парисович неприятно улыбнулся Эвридике и кивнул, поощряя ее ко второму, уже не интересному для него по причине отсутствия периодов, вопросу.

– Образ Орфея… – выпалила Эвридика и тут же поняла, что больше ничего не скажет. Она опустила голову и прочитала на столе афоризм, выцарапанный, должно быть, Гавриловой в припадке отчаяния: «Экзамен страшнее дефлорации». Эвридика вздохнула и перевела взгляд на Парисовича, немедленно, однако, пожалев об этом: перед ней сидел врач-педиатр.

– Так что же образ Орфея? – вкрадчиво спросил врач-педиатр.

– А н-н-ничего, – резюмировала Эвридика краткое свое выступление.

– Вы не знаете второго вопроса! – возликовал врач-педиатр, стремительно превратившийся назад в Парисовича.

– Ну и что? – поинтересовалась Эвридика, не без любопытства поглядывая на метаморфозы Парисовича. Парисович забеспокоился. Заерзал.

– Ну и… ничего. – Он медленно и некрасиво розовел.

– Не волнуйтесь, – посоветовала Эвридика.

– Я и не волнуюсь, – тихо, но запальчиво, черт возьми! – А почему Вы не знаете мифа об Орфее?

Эвридика подумала о том, почему бы она могла не знать мифа об Орфее, но ничего не придумала.

– По личным причинам, – схулиганила она и потупилась.

– Извините, – рефлекторно отреагировал воспитанный Парисович, сразу же и рассердившись на себя за такую реакцию. Педагог победил в нем человека, и педагог порекомендовал: – Вы подумайте. Могу Вам помочь, учитывая, что Вы блестяще справились с первым вопросом. Скажите, например, пожалуйста, кто он вообще был – этот Орфей? Эвридике наскучило играть с Парисовичем.

– Музыкант, – хмуро сказала она.

– Прекрасно! – чуть не описался Парисович. – А какой музыкант, – он так налег на слово «какой», что оно чудом не треснуло, – обыкновенный?

– Н… н-необыкновенный.

– А в чем заключалась его необыкновенность? Он как играл? Подумайте хорошенько и скажите.

– П… п-прекрасно он играл, совершенно замечательно… д-даже Аид н-не выдержал.

– Все-то Вы знаете, – обиделся вдруг Парисович, как-то даже разочаровываясь в Эвридике. – Чего Вы капризничаете? Рассказывайте сами.

Что ж это за несуразная форма взаимоотношений – экзамен!.. Надо ведь было такое придумать: чтобы один человек рассказывал другому человеку то, что другой человек и без него знает! Этакая дурацкая игра для дошкольного возраста…

– М-м-меня зовут Эвридика, – неожиданно для себя сказала Эвридика и отвернулась от Парисовича.

– Это не освобождает Вас от необходимости знать материал.

Ну и ну… Да он просто идиот. Эвридика замолчала.

– Хорошо, продолжим, – оживился Парисович. – А у Орфея была кто?

– Ж-жена.

– А как звали жену Орфея?

– Эвридика ее звали, – почти простонала Эвридика.

– А что случилось с Эвридикой, женой Орфея?

Эвридику уже бесконечно утомила эта его манера – чуть ли не каждый вопрос начинать с "а".

– Ну, умерла она… – И через паузу: – П… п-послушайте, отпустите меня, п-пожалуйста!

– Не-е-ет, (– недаром Мерль назвал экзамен «садо-мазохистским актом»!
– ) сначала Вы мне все расскажете! А где умерла Эвридика?

– На зеленом лугу! – чуть не плакала уже девушка.

– А кто укусил Эвридику?

– Собака б-б-бешеная, – крикнула Эвридика.

– А вот и нет. – И вздох… нет, выдох облегчения, как будто он из омута вынырнул, Парисович этот.

– М… м-можно м-мне уже…

– Довольно ставить условия! – заорал Парисович и на слове «условия» дал петуха, да какого!

– Змея ее укусила, змея, – испугалась за Парисовича Эвридика и уже самостоятельно, с нежностью почти, продолжала: – И Эвридика попала в Тартар, а Орфей за ней п-п… пришел, но Аид не хотел отпускать Эвридику, и тогда Орфей заиграл, т-т-тут Аид говорит: я отпущу, д-д… дескать, Эвридику… и-п-пусть она идет за т-т-тобой, т-т-только ты не оборачивайся.

Эвридика умолкла, ощутив просто-таки космическую глупость пересказа этого и думая о том, кто у Парисовича жена.

– А Орфей не обернулся?

И вдруг Эвридика заплакала. И закрыла лицо руками. И тушь, конечно же, потекла, но дело не в этом. Бабушка-на-краю-кровати-до-вольно-уже-я-наизусть-знаю-свою-историю-теперь-я-каменный-столб-оставьте-меня-в-покое… Безжалостно размазывая тушь, Эвридика заговорила жестко и монотонно:

– Орфей не обернулся, он хотел обернуться, но не обернулся, и Эвридика не стала каменным столбом, и…

– Вы свободны, – перебил Парисович, платком вытирая лысую голову. – Вы можете идти! Вы… я уже поставил Вам отлично… До свиданья!