Книга живых

– Но был один, – дед поднял палец и глаза к небу, – который не захотел мириться с таким положением дел. Это был молодой есаул, который собрал совсем юных пацанов, юнкеров, кадетов, офицеров. Создал свой маленький отряд. И вступил в борьбу с «красным зверем», который наступал на Дон. Храбрецы ударили по красным под станицей Лихой. И погнали их. Потом нанесли удар по второй колонне. И тоже погнали их со станции Гнилая. Но силы были не то что неравны. Они были несоизмеримы. Две сотни, против десятков тысяч. Да еще и распропагандированные казаки помогли. Они-то не знали, что будут творить красные. В общем, разбили отряд Чернецова. Сам он и несколько десятков его мальчишек попали в плен. И погибли. Подтелков лично зарубил раненого безоружного Чернецова. И скомандовал убить всех пленных…

Дед помолчал, глядя на то, какое впечатление произвел его рассказ на иеромонаха. И добавил значительно:

– Это были первые убитые казаками казаки. С этого момента началась тут кровавая резня…

– Что ж ему, так и не воздалось? Этой собаке?! – вступил в разговор молодой охранник.

– Эх ты, Емеля! – вздохнул экскурсовод. – Нелюбопытен и беспечен наш народ. Ты «Тихий Дон» Михаила Александровича Шолохова читал?

– В школе проходили! – смутясь, ответил тот.

– В школе проходили! – передразнил его дед-экскурсовод. – Видать, что проходили.

И хотя эта своеобразная дискуссия, происходившая на глазах Казакова, вроде его не касалась, но он тоже чувствовал смущение. Потому что и для него эта история была терра инкогнита – земля неизведанная. Когда-то он тоже читал «Тихий Дон». Но почти ничего не помнит. А кино? Увы! Кино он видел еще курсантом Высшей школы КГБ. И в его памяти, кроме любовной истории Гришки Мелехова и Аксиньи Астаховой, ничего не задержалось.

– Воздалось этому убийце мальчишек сполна! Пожив пару месяцев с большевиками, казаки увидели, с кем имеют дело. Красные принялись убивать офицеров, священников, всех состоятельных людей. Грабить имущество, захватывать казачьи земли. И казаки поднялись. Начали громить красногвардейские отряды. К маю месяцу восемнадцатого года они взяли Новочеркасск, разгромили красные банды. И установили свою власть…

– А Подтелков-то что? – опять заехал с вопросом молодой казак Емельян.

– Тьфу ты! Подтелков собрал отряд агитаторов, верных ему людей, и хотел пробираться из Новочеркасска на север, чтобы провести мобилизацию. Но попал в плен к повстанцам. И военно-полевой суд приговорил его к смертной казни. Повесили его, как собаку. Его и Кривошлыкова, комиссара Донской Советской республики.

«Мне отмщение, и аз воздам», – пробормотал отец Анатолий. И добавил:

– Аминь!

– М-да! Грустная история! – почему-то до этого горевший жаждой мести, теперь с грустью пробормотал казачок.

– Теперь понятно, что это за знак такой, – сказал отец Анатолий.

– Скорее всего этим крестом был награжден один из тех, кто воевал вместе с Чернецовым. Не все они погибли. Кое-кто и спасся. Вот он, наверное, этот крест, когда пришли лихие времена, и спрятал. Геройский человек, видно, был, раз награжден офицерской шашкой и этим крестом.

– Может, в станице знают, кто это? – спросил Казаков.

– Это вряд ли! – заметил казак-охранник. – Станица-то ныне с гулькин нос. Людей осталась горсть.

– А вот что у меня еще, – Анатолий, не торопясь, достал из кармана денежный знак Вешенского восстания. – Они лежали вместе со знаком – наградой для чернецовцев.

– Ох ты, боже мой! – заквохтал дед-экскурсовод. – Да кто это? Где ж ты взял? Нам бы такую в музей.

– Я и принес их сюда, чтоб вам оставить.

– Давайте тогда пройдем в музей!

X

Экспозиция была хороша и очень богата. Начиналась она с показа жизни и быта казаков Дона.

Тут было на что посмотреть. И лодки, на которых рыбачили казаки в древние времена. И прялки. И разного рода сеялки да веялки. Ну и, конечно, одежда. Казачьи мундиры времен очаковских и покоренья Крыма.

Все родное, все свое. Согревало оно душу Анатолия.

А когда он увидел в одном из залов экскурсантов, одетых в полную казачью форму, – старенького дедушку и внучка, – сердце его аж умилилось.

Реально: казачьему роду нет переводу.

Но умиленность эта проходила по мере того, как они двигались по залам все дальше и дальше. Потому что дело катилось к Первой мировой, а затем и к Гражданской войне.

Так что и голос старенького экскурсовода по мере движения как-то грустнел:

– Долго бились сыны Тихого Дона с красным драконом. Но в конце концов изнемогли, – так и не выходя из эпического тона и напева, подошел дед к истории Верхне-Донского восстания, которое сейчас больше всего интересовало Казакова.

– Значит изнемогли и решили что ж нам даром с братьями драться, давайте будем брататься. Ведь и с немцами братались. А тут вроде свои. И открыли фронт. Зимой. Надеялись замириться. А того не знали они по своей наивности, что красный зверь уже обозначил свои цели. И когда большевики вошли в казачьи станицы, то в соответствии с директивой Оргбюро ЦК РКП(б) от двадцать четвертого января тысяча девятьсот девятнадцатого года начали убивать, грабить и всячески унижать казаков. Ведь директива эта гласила: «Необходимо, учитывая опыт Гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного истребления. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; произвести массовый террор по отношению ко всем казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с советской властью. К среднему казачеству применить все те же меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток к новым выступлениям против советской власти». И пошло. И поехало. Только наступали вечерние сумерки, как пившие и гулявшие весь день подонки-комиссары и их помощники, палачи, мародеры, доносчики вылезали на площади. Оттуда они направлялись по адресам, где можно было поживиться, пограбить и схватить новые жертвы. Эти красные банды врывались силою в любые дома, взламывали хранилища, сундуки и выгребали все, что попадалось на глаза, – одежду, утварь, белье. Потом они срывали иконы, топтали их. Хватали хозяина дома и тащили его в подвал. Оттуда расстрельная команда вытаскивала осужденных на смерть. Их вывозили якобы «для отправки в Воронеж». На улице казаков окружал конвой и ударами прикладов ускоренным маршем гнал их в песчаную степь. Там, в безлюдной степи, их казнили. Рубили головы, вырывали языки, кололи штыками, расстреливали. Тела бросали на растерзание зверям. Наутро палачи возвращались обратно в станицы. А к расстрельным ямам, которые обычно были не очень глубокими, пробирались бродячие собаки. И грызли трупы… Так что иногда в станицах люди находили то чью-то обглоданную руку, то еще какие-либо кости…

Дед-экскурсовод вошел в настоящий раж, рассказывая во всех подробностях о событиях давно прошедших лет:

– Ужас охватил жителей станиц. Люди боялись сказать друг другу хоть несколько слов обо всем об этом… Население металось по степям, буеракам, хуторам. Пряталось от комиссаров. Казаки, которые открыли фронт, шептались, чувствуя себя виноватыми во всем: «А кто ж его знал, что большевики – сволочи… Думали, люди как люди, идут за свободу пролетариата… ну и сдались им». А террор все усиливался с каждым днем красного владычества. Сначала расстреливали по одному, потом стали партиями, по тридцать – сорок человек сразу. Старались убивать всех мыслящих людей И в весеннюю ночь на одиннадцатое марта началось восстание. Не выдержали казаченьки нашего Верхне-Донского округа.

В голосе экскурсовода появились даже нотки ликования.

И Казаков тоже вдруг почувствовал, как ни странно, что и в нем забродили давно забытые, пережитые, а как оказалось, только глубоко запрятанные в глубины сердца чувства. И он, привыкший контролировать себя годами аскезы и жизненным опытом, констатировал: «Вот она, кровь, взыграла. Даже через сто лет… “Пепел Клааса стучит в мое сердце!”» – вспомнились Анатолию слова из «Легенды об Уленшпигеле».

– И пошли казаки гнать красных собак со своих земель. Тоже не церемонились теперь с ними. Рубили беспощадно. Особенно тех, кто пришел на нашу землю из чужих. А таких «интернационалистов» было немало – китайцев, чехов, венгров, латышей, эстонцев. Ставили пленных у оврага на колени и сносили башку шашками, потому что патронов не хватало…

Дед позвал отца Анатолия к портретам.

– Это руководитель восстания – георгиевский кавалер, хорунжий Павел Кудинов, – показал на крепкого круглолицего мужика в гимнастерке с густой копной волос на голове и щеточкой усов.

– А вот этого узнаете? – спросил экскурсовод, указывая на симпатичного казачьего офицера в фуражке набекрень и с полным набором крестов на груди.

– А хто это? – спросил его сопровождавший их экскурсию казачок.

– Это Харлампий Ермаков – командир повстанческой дивизии, храбрейший казак и заодно прототип Григория Мелехова из романа нашего земляка Шолохова «Тихий Дон».