Книги Бахмана

Пэт Фицджеральд зашуршал крыльями бумажного самолетика. Очень громко.

— Выброси это дерьмо, — раздраженно бросил Билли Сэйер. — И так уши болят.

Пэт дерьмо выбрасывать не стал. Билли больше ничего не сказал.

Новые шаги, теперь уже приближающиеся.

Я поднял револьвер, нацелил его на дверь. Тед скалился, глядя на меня, думаю, даже не подозревая об этом. Я посмотрел на его лицо, гладкие щеки, лоб, за которым копились воспоминания о летних клубах, танцах, автомобилях, груди Сандры, где царили хладнокровие и общепринятые моральные нормы. И внезапно понял, каким он должен быть, мой последний сегодняшний приказ. Возможно, единственный за сегодня приказ. Более того, я знал, что глаз Теда — глаз ястреба, а рука тверда как камень. Он мог бы быть моим отцом, только это не имело ни малейшего значения. Его и Теда роднили отстраненность и олимпийское спокойствие: не люди — боги. Но руки мои слишком устали, чтобы крушить храмы. Я никогда не тянул на Самсона.

Его глаза, такие ясные, такие уверенные в себе, четко видящие цель, — глаза политика.

Пятью минутами раньше звук шагов меня бы порадовал, вы понимаете? Пятью минутами раньше я бы эти шаги только приветствовал, положил бы револьвер на стол, поднялся бы им навстречу, может, бросив прощальный взгляд на людей, которых оставлял за спиной. Но теперь эти самые шаги испугали меня. Я боялся, что Филбрик принял мое предложение, что он пришел, чтобы нарушить естественный ход вещей и не дать довести дело до конца.

Тед Джонс скалился.

Остальные ждали, не сводя глаз с двери. Пальцы Пэта застыли на бумажном самолетике. Рот Дика Кина приоткрылся, и впервые я заметил, что он таки похож на своего брата Дуболома с пограничным Ай-Кью, который окончил Плейсервиллскую среднюю школу после долгих шести лет. Сейчас он продолжал образование в тюрьме штата, в Томастоне, готовил докторскую диссертацию по техническому обслуживанию стиральных машин и затачиванию ложек.

Тень легла на панель из матового стекла. Я еще выше поднял револьвер, положил палец на спусковой крючок. Уголком правого глаза я видел, как класс, затаив дыхание, следит за мной, словно смотрит новый фильм о Джеймсе Бонде.

Из моего горла вырвался сдавленный хрип.

Дверь открылась, вошла Ирма Бейтс. Огляделась, ее явно не радовало, что на ней скрестились все взгляды. Джордж Йенник загоготал:

— Догадайтесь, кто придет к обеду.

Никто его не поддержал, шутка показалась смешной только Джорджу. Остальные просто таращились на Ирму.

— Чего вы так на меня смотрите? — раздраженно бросила она, держась за ручку двери. — Людям приходится справлять естественную нужду. Разве вы этого не знаете?

Она захлопнула дверь, прошла к своему столу, села.

До полудня оставалось несколько минут.

Глава 28

Френк Филбрик вышел на связь в точно назначенное время. В полдень раздался щелчок. И пыхтел он не так сильно, как раньше. Может, хотел успокоить меня. А может, решил воспользоваться моим советом. На свете всякое случается. Бог знает.

— Декер?

— Здесь.

— Слушай, это был случайный выстрел. Один из моих людей из Льюистона…

— Давай не будем об этом, Френк. Ты ставишь в неловкое положение меня и тех, кто сидит сейчас передо мной. Они все видели и понимают, что к чему. Если у тебя в голове больше одной извилины, а я думаю, это так, тебе, наверное, и самому противно такое говорить.

Пауза. Возможно, он успокаивал нервы.

— Ладно. Так чего ты хочешь?

— Совсем ничего. Все выйдут отсюда в час дня. Ровно, — я взглянул на настенные часы, — …через пятьдесят семь минут. Без задержки. Я это гарантирую.

— Почему не сейчас?

Я оглядел всех. Они смотрели на меня. Мы словно заключили контракт, скрепленный чьей-то кровью.

— Есть у нас одно дельце, — ответил я, тщательно подбирая слова. — Нам надо его закончить.

— Какое?

— Тебя это не касается. Но мы все знаем, о чем речь.

Ни в одной паре глаз я не заметил недоумения. Они знали, это точно. Оно и к лучшему, значит, удастся сэкономить время и силы. Я уже чертовски устал.

— Теперь слушай внимательно, Филбрик, — продолжил я, — чтобы потом никто не заявлял, будто чего-то недопонял, когда я объяснял последний акт нашей маленькой комедии. Через три минуты кто-нибудь опустит все шторы.

— Не пойдет, Декер. — Голос его звучал очень решительно.

Я присвистнул. Ну что за человек! Говоришь ему, говоришь, а он опять за свое.

— Когда же до тебя дойдет, что парадом командую я? — спросил я его. — Шторы будет опускать кто-то другой, Филбрик, не я. Поэтому, если ты отдашь приказ стрелять, можешь пришпилить свою полицейскую бляху на задницу и распрощаться с ними обеими.

Нет ответа.

— Молчание означает согласие, — с наигранной веселостью продолжил я. — Я не собираюсь подглядывать за вами, но и вам не советую суетиться. Если попытаетесь пойти на штурм, кое-кто из моих одноклассников может пострадать. Если будете сидеть тихо, все выйдут невредимыми, а ты останешься тем самым бравым полисменом, каким все тебя знают. Как насчет этого?

Долгая пауза.

— Будь я проклят, но ты действительно свихнулся.

— Как насчет этого?

— Откуда мне знать, что ты не передумаешь, Декер? Вдруг ты перенесешь срок на два часа? На три?

— Как насчет этого? — не отступался я.

Вновь пауза.

— Хорошо. Но если ты причинишь вред кому-нибудь из детей…

— Ты лишишь меня звания юного зенитчика. Я знаю. Уходи, Френк.

Я чувствовал, что ему хочется сказать что-то приятное, ласковое, может, даже остроумное, произнести слова, которые прославят его в веках, к примеру: «А не пойти ли тебе на хрен, Декер?» или «Засунь, сам знаешь что, себе в задницу, Декер», но он не решался. В конце концов в классе сидели молоденькие девушки.

— Час дня, — повторил он, отключил аппарат внутренней связи, а мгновение спустя уже шагал по траве.

— Какие новые грязные фантазии мы помастурбируем теперь, Чарли? — все еще скалясь, спросил Тед.

— Почему бы тебе не помолчать, Тед? — осведомился Хэрмон Джексон.

— Кто опустит шторы? — спросил я. Поднялось несколько рук. Я кивнул Мелвину Томасу. — Только не суетись. Они скорее всего нервничают.

Мелвин не суетился. Медленно, одну за одной, опустил парусиновые шторы. Класс погрузился в полумрак. В углах сгустились тени, похожие на голодных летучих мышей. Тени эти пугали меня.

Я повернулся к Танис Гэннон, которая сидела ближе всех к двери.

— Тебя не затруднит зажечь свет?

Она застенчиво улыбнулась, прямо-таки как дебютантка бала, встала, шагнула к выключателям. Чуть позже класс залил холодный свет флюоресцентных ламп, который нравился мне ничуть не больше теней. Я жаждал солнечного света, синего неба, но ничего не сказал. Чего зря сотрясать воздух. Танис села, аккуратно расправив юбку на коленях.

— Воспользовавшись фразеологией Теда, есть только одна фантазия, которую мы должны помастурбировать вместе, вернее, две половинки одного целого, если взглянуть с другой стороны. Это история мистера Карлсона, нашего преподавателя химии и физики, история, которую старине Тому Денверу удалось скрыть от газетчиков, но которая, как пишут в книгах, останется в наших сердцах.