Книги мёртвых

Недолин полагает, что именно абсолютно немотивированный факт сбоя несокрушимых и легендарных идеологических структур настолько поразил Ханина, что он трижды зафиксировал свое удивление в пропавшей рукописи. По крайней мере три разных источника вспоминают об этом месте в заметках Ханина, а поскольку описания эти не совпадали, то следовал вывод, что имело место троекратное воспроизведение первотолчка.

Итак, была попрана аксиома любой пропаганды -- для успешной промывки мозгов своего или чужого населения обработка должна вестись монологично, однонаправлено, не допуская ни в коем случае диалога. Противник как бы не существует в действительности, его доводы и контрдоводы игнорируются. Уже в самой аксиоматике пропаганды заложен солипсический заряд большой разрушительной силы, но тогдашнее окостенелое политизированное сознание Ханина (разумеется, в оценке Недолина) проигнорировало этот момент. Впрочем, уподобляясь им, проигнорируем и мы.

Какими только отборными выражениями не клеймили закордонные враги последнюю Европейскую Империю за последние семь десятилетий, как ни кляли, но почему-то относительно безобидное сочетание двух слов -- "Империя! Зла!" -- распалило идеологов, агитаторов и сочувствующих.

Погрузившись в грязные волны однопартийной риторики, Ханин вынырнул весь в дерьме, но ответа на вопрос таки не нашел. Знакомство с куцыми обрывками западных публикаций и внимательное слушание радиоголосов тоже не дало ответа на вопрос: "Почему возникла столь неадекватная реакция, какие тайные мозоли державы отдавлены, где тот гнойник, вскрытия которого убоялись?" Суть триединого вопроса имела и внешнее оформление -- почти детская обида и надутые губки вождей всех ранжиров.

Ханин зашел с другого конца или, для любителей образов, заплыл с другого берега. Пусть -- Империя Зла! Но как мог возникнуть такой образ? Искать ответ в ассоциированной ряду бывшего киноактера, насмотревшегося фильмов про звездные войны -- хорошая работа для психоаналитика. Ханин же догадывался, и в этом, как мне рассказывали, Недолин готов был поклясться, что здесь сфера профессиональных интересов не психоаналитиков, а специалистов иного рода, к коим, естественно, он причислял и себя.

Карты разложились нехитро. С точки зрения среднего, типичного, среднестатического, заурядного американца (с кухонным комбайном, звездно-полосатым флагом над собственным фанерным домом и парой-тройкой тщательно запрятанных в подсознании юношеских грехов) мы и впрямь выглядели если и не самой цитаделью Великого Зла, то уж, как минимум, коронными земляками Хозяина Тьмы.

Впрочем, средний американец, насквозь пропитанный ханжеством, тщеславием и невыносимым комплексом превосходства, наверняка ничего о нас не думает. Возможно, он и не думает вовсе. Высоколобый же интеллектуал знакомится с нами, скорее всего, не через погружение в быт (этого не вынесет никто, а кто стерпит и выживет, назовет страну даже не империей зла, а истинной преисподней, будучи, разумеется, совершенно неправым), а через то отражение действительности, которое в народе зовется искусством.

Литература и кино -- вполне репрезентативная формализация идеи духа страны, решил Ханин, не подозревая тогда, насколько чудовищно достоверна его догадка. Он взглянул на нашу словесность и кинематограф глазами американца. И содрогнулся!

О чем бы не шла речь, какой бы хитрый сюжет не свивал автор или сценарист, какими бы изощренными способами герои не преодолевали препоны, расставленные досужими сочинителями, итог всегда сокрушителен. В подавляющем большинстве мало-мальски художественных произведений фатально торжествовало зло! Причем в наиболее откровенной, злобно неприкрытой форме.

как бы ни крутились критики и литературоведы, на кого бы ни ссылались начиная с аристотеля с его пресловутым "катарсисом" и кончая хотя бы равно пресловутыми Храпченко или Метченко, как бы они ни тужились объяснить необъяснимое, все было пугающе неизменно -наиболее типичным для советского социалистического реализма является победа зла. Ссылки на высокое очищение трагедией, ее пафос и "метафизические намеки" притянуты за отсутствующие уши.

Итак, финал произведения венчался убиением или умерщвлением протагониста. В более мягких вариантах положительный герой попросту истреблялся морально или физически: увечье, слепота, ампутация и тому подобные прелести. Пусть даже на фоне его кончины (подвига, самопожертвования, несчастного случая...) ликуют миллионы, пусть торжествует пятилетка (разбит отряд карателей, задута очередная домна, временно неверная возлюбленная одумалась и возложила цветы на плиту...). С точки зрения здравого смысла усредненного американца -смерть героя есть его поражение, а если герой есть воплощение или носитель добра, то неважно, какие исходные эстетические маркеры стратифицируют антагониста и протагониста. У этих помешанных на спортивности, а вернее -- на спортсменстве, янки, раз ты проиграл, то проиграл тот, кто делал на тебя ставку, проиграла команда, которую ты представляешь и, главное, проиграл Главный Тренер.

Смерть героя есть победа зла. И никак иначе!

Судя по моим впечатлениям, на доводы и примеры Ханина наложились сюжеты увиденных в большом количестве Недолиным американских видеобоевиков. Однако это имеет скорее комплементарный характер, и поэтому легкие хронологические несуразности не расстраивают цепочку доказательств, а проскальзывающие намеки на ритмичность, возможно, всего лишь недолинские рефлексии по поводу ханинских попыток придать своим логическим конструкциям структуру заклинаний, снимающих чары.

Сопоставляя астрономические тиражи наших изданий с западной видеопродукцией, Ханин находит их адекватными -- в соответствующей среде, разумеется. В противном случае бессмысленно сравнивать процессы формирования стереотипов сознания.

Так вот -- о стереотипах. Герой лично побеждает злодея, и в сознание закладывается модель победы над злом. Ложная или истинная модель -- абсолютно безразлично. Сопереживая герою, зритель или читатель как бы сам одерживает победу. И наоборот. Произведения же без "хэппи-энда" обречены на успех разве что у горстки интеллектуалов, которые хоть и претендуют на роль "воспроизводителей" общественного сознания, сами носителями означенного сознания являются только во второй или третьей производной.

Словом, здесь Ханину -- а вслед за ним и Недолину -- удалось быстро проскочить первую ступень постижения. Определив правомочность бытования термина "империя зла", они вскоре забыли американцев и обратились на отечественную культуру, доискиваясь причин столь рокового и даже чуть ли не ритуального умерщвления мало-мальски положительных героев, неизбежно вызывающих сопереживание, а следовательно и "соумирание" десятков и сотен миллионов читателей и зрителей.

3

После длительной возни с продуктом, условно именуемым "специфическое отображение действительности", наши исследователи приступили было с дрожащими от нетерпения пальцами к самой действительности, но предощущение истины оказалось столь невыносимым, что они временно ретировались. Каждый в свой черед, разумеется.

Справедливо полагая, что формирование так называемого советского искусства является вторичным, они обратились к первоистокам.

Незадолго до семнадцатого мая тысяча девятьсот восемьдесят пятого года Ханин предположил, что сухие термины "базис", "надстройка", "ВКП(б)" и им подобные в подобном же ряду подобных, суть фрагменты чрезвычайно сильного заклинания, либо же составляющие элементы имени древнего демона.

Взяв за основной предмет исследования "коммунистическую идеологию" (она же -- "научный коммунизм", она же -- "всепобеждающее учение" и т.п.), Ханин сообразил, что эта генеративная структура является прародительницей практически всех доминирующих у нас подструктур. Сия, в общем-то, банальная мысль его весьма вдохновила. Однако чувствуя неподъемность темы и невозможность разгребания накопившихся за десятилетия завалов, он потратил немало сил и времени на поиски способа магического постижения всей парадигмы "коммунистичность". Разумеется, это был единственно верный путь. Анализ всего, что входит в комплекс: коммунистическую идеологию, историю, образ мышления и т.п. как некого единого образования (чем оно, по сути, и являлось, а отсюда и смертельная борьба за целостность учения, война с фракционерами и т.п.), как некий неразъемный предмет, знание истинного имени которого позволит упорядочить его взаимоотношения с внешним миром, а следовательно, обезопасить. Их не смущала догадка о том, что в красной магии вообще нет истинных имен, хотя они понимали, что предмет требует исключительно осторожного обращения.

Попытки медитировать на образ "коммунизма" ни к чему, кроме ядовитой изжоги, не привели.

Подвергнув предмет магическому воздействию, они, возможно, предполагали осуществить его развертку по всем осям бытия, и в конечных производных свести к нулю в любой системе координат. Что бы ни означало предыдущее высказывание (один из немногих уцелевших фрагментов -- запись Недолина на обрывке почтового конверта со слов близкого друга Ханина, пробормотавшего их в краткую минуту просветления между двумя запоями), смысла в нем, очевидно, не больше, чем в остальных, но и не меньше.