Книги моей судьбы: воспоминания ровесницы ХХв.
Шрифт:
В общем, время провожу хорошо. В особенности, когда был Багаев. Ходили каждый день на Тверской бульвар в "Аквариум" (сад-кафе), была несколько раз в театре. Видели спектакль "Мистерия-Буфф" Маяковского — напоминает обедню. Постановка новая, очень тщательная, отдельные места ничего себе, но в общем мне не понравилось. Были в Художественном театре на концерте Римского-Корсакова. Участвовали артисты Большого театра, все было новое, их выходы соединялись с мимикой' и игрой, сидели все вместе, а один пел. Очень понравилось. С Саратовом не сравнить. Когда вспомню Самарского, Сухадельского — одно недоразумение. Ездила несколько раз на автомобиле, вспоминала заграницу. Как видите, устроилась хорошо. Бывает моментами очень грустно. Так грустно, что не знаешь, на что пойти. Ужасно, что нет никого близкого здесь. Лёля мне всеми силами старается заменить Вас, и это ей удается. Такое состояние было сегодня, и, когда я с ней переговорила, мне стало лучше. Сейчас уже часов 12 вечера. Письмо у меня
Крепко всех целую. Рита.
Однако в августе 1921 года с организацией Неофилологического института все рухнуло. Руководители НФИ были переведены на более ответственные должности. Профессор И.И.Гливенко стал начальником Главнауки Наркомпроса РСФСР, где было сосредоточено руководство всеми научными учреждениями России. А Екатерина Яковлевна отправилась в служебную командировку в Германию во главе комиссии по закупке книг для просветительских учреждений РСФСР, оттуда она переехала в Париж во главе такой же закупочной комиссии и на родину уже не вернулась. Преемников в тот момент не оказалось. Институт остался без руководства. Преподаватели тоже поспешно разбежались. Вскоре, уже в сентябре, кончились ассигнования, и Неофилологический институт стал тихо умирать. Я хлопотала об его сохранении, но из этого ничего не вышло. Таким образом, Неофилологический институт просуществовал всего лишь с февраля по август 1921 года. Работая в 1980-х годах в Центральном архиве РСФСР с архивом ВГБИЛ, я наткнулась и на архив НФИ. Там был учебный план института, докладные записки по его организации, бесконечные сметы, мелкая переписка. Но было много и интересных дореволюционных материалов по обучению иностранным языкам. Конечно, жалко, что такое нужное, полезное, интересное начинание советской культуры медленно умерло, чему я оказалась невольной свидетельницей.
Продолжая жить в квартире НФИ, я очутилась у разбитого корыта, оставшись единственным "наследником" института, вернее, владелицей шкафа с сотней книг, гербовой печатью и архивом несостоявшегося учреждения. Осталось также неотремонтированное помещение без отопления, почти без света, без лифта, без мебели.
Что делать? Положение мое было сложным. О возвращении в Саратов не могло быть и речи, что сказали бы мамины приятельницы, которые ни за что не хотели меня отпускать и говорили: "Это сумасшествие! Девчонка! Одна! Без никого! Едет в Москву!" Как после всех этих разговоров взять и вернуться назад? И куда? У меня в Саратове уже все было закончено. Ехать назад я не могла.
А какие в Москве возможности? Идти работать на фабрику? Меня туда не возьмут: я из интеллигентной семьи. В то время об этом даже думать нельзя было. Идти куда-нибудь просто работать? Но куда? С другой стороны, у меня в Денежном переулке было жилье, что давало возможность устроить свою жизнь. Но главное, я была увлечена идеей о необходимости знания иностранных языков и в новое время. Люди, знающие иностранные языки, нужны всегда и везде. Поэтому важно сохранить библиотеку Неофилологического института. Тем более что на Новинском бульваре, в особняке князей Гагариных, в Государственном книжном фонде собралось огромное количество иностранных книг, конфискованных во дворцах и поместьях, в домах буржуазии и интеллигенции. Только бери! Я говорила: "Почему аристократия могла читать книги на иностранных языках, а советские люди что, не могут?" Возможно, эту уверенность мне давало мое происхождение. Я выросла в семье, где говорили на нескольких иностранных языках, и преподавание иностранных языков было основным семейным делом. У меня существовал идеал человека, обязательно говорящего на иностранных языках. И я верила в то, что в советское время такое культурное начинание должно быть поддержано.
Еще летом 1921 года Наркомпрос утвердил положение об опытно-показательной библиотеке при Неофилологическом институте. Мне казалось, что это дает мне законное право просить и даже требовать сохранить библиотеку как самостоятельное учреждение. Я ходила в Наркомпрос и доказывала, что Библиотеку надо сохранить, убеждала: "Ведь есть помещение, есть книги и есть руки. Давайте продолжим работу библиотеки". Мне отвечали: "Девочка, ты пойми, что у нас сейчас голодное, холодное время. Люди не знают русской грамоты, а ты с иностранными книгами пристаешь!" Мне объясняли, что если учреждение ликвидировано, то часть его сохраниться не может. Наконец я не выдержала. На столе стоял массивный чернильный прибор, я подошла, вынула из витиеватой подставки чернильницу и, держа ее в руках, продемонстрировала, что и "часть может существовать без целого". Это был "последний довод", мне он казался убедительным, а начальникам — нет. Но я была убеждена в своей правоте и продолжала настаивать, что "часть" может стать "целым". Я ежедневно, как на работу, ходила в Наркомпрос и упорно доказывала необходимость сохранить Библиотеку, утвердить ее как самостоятельное учреждение, оставив на госбюджете. Я убеждала всех, что библиотека иностранной литературы нужна советским читателям, даже
тем, кто еще не знает иностранных языков, так как она поможет в их изучении и этим самым принесет пользу государству. Но большинство работников Наркомпроса твердили только: "Нет! Нет! И нет!"Наконец, после двухмесячных хождений в Наркомпрос, я попала к заведующему отделом педагогического обучения Главпрофобра, члену его коллегии профессору Николаю Ивановичу Челянову. Он меня внимательно выслушал, как-то сразу все понял и, ни слова не говоря, вынул из ящика письменного стола список учреждений Главпрофобра и вписал в него только одну строчку: "Неофилологическая библиотека" и в скобках: "опытно-показательная". Эта строчка явилась воплощением идеи создания библиотеки, которая взяла бы на себя функции не только работы с читателем, но и обучения иностранным языкам. Не помня себя от радости и благодарности, я была готова броситься Челянову на шею, но его суровый вид и официальная обстановка не позволили мне это сделать. Таким образом, в октябре 1921 года была основана Неофилологическая библиотека как самостоятельное учреждение в системе Наркомпроса РСФСР. Ее штат составили пять человек, включая заведующую и уборщицу, которые остались от НФИ. Ассигнования до конца 1921 года были открыты лишь на зарплату, а на приобретение книг, хозяйственные дела и, главное, на ремонт помещения деньги выделены не были.
Сразу же началась активная работа по сбору книг и подбору сотрудников. У истоков работы была умная и прогрессивная Софья Петровна Александрова — старая политкаторжанка. Очень мне в первые годы помогала приехавшая из Саратова Валентина Афанасьевна Зверева, преподавательница французского языка. К сожалению, в 1924 году нам пришлось расстаться. Несколько позже пришли на работу преподаватели иностранных языков Галина Семеновна Орловская и Анна Константиновна Хованская. Уборщица, она же курьер, Александра Кирилловна Фомина осталась от Неофилологического института. Мы с нею были дружны, она многие годы проработала в Библиотеке.
Это был очень тяжелый период. Приближалась зима, а помещение так и не было отремонтировано: окна без стекол, пол без паркета, на стенах висела отодранная обивка. Об этом писал К.И.Чуковский: "Была каморка, холодная, промозглая, темная, вся заваленная книжною рухлядью. Книги промерзли насквозь. Стерегла это добро исхудавшая, иззябшая девочка, с распухшими от холода пальцами". Да, так это и было, хотя Корней Иванович, один из первых наших читателей и друзей Библиотеки, несколько сгустил краски.
К счастью, к этому времени у Библиотеки появились первые друзья, энтузиасты, которые хотели помочь, видя, что я одна билась как рыба об лед. Среди первых помощников были преподаватели иностранных языков, мечтавшие о возрождении Неофилологического института. Но были и те, кто считал меня просто фантазеркой. Помог, например, директор Книжной палаты, известный историк книги и библиофил Ф.И.Щелкунов, — сжалившись надо мной, он дал большие стекла для окон. Помню, с какой радостью, как несметное богатство, и с каким трудом носила я тяжелые стекла со Страстной площади в Денежный переулок. Ноябрь, снег, а я иду с этими стеклами пешком, потому что на трамвае надо было ехать с пересадками и очень трудно было войти и выйти. Потом надо было их поднять на пятый этаж, а лифт не работал. А тут новая беда — нет алмаза, чтобы подогнать стекла в рамы, нет постного масла, чтобы сделать замазку. Так я ходила три-четыре раза. Мне был тогда 21 год, и сейчас мне трудно представить, как я могла такую тяжесть носить. Хотя нет! И сейчас бы понесла, если бы нужно было.
В квартире было очень холодно, отопление не работало. На Смоленском рынке выменяла на мамину подушку чугунную круглую печку-буржуйку. Сосед с четвертого этажа помог ее установить в огромном двусветном зале. И вот из трубы печурки, выходящей прямо в окно, течет черная жидкость, дымом наполняется вся комната, но тепла нет. И с печкой замерзали, да и топливо было трудно достать: отопить такой большой двусветный зал нашей печуркой было невозможно. От холода болели руки, мерзли пальцы. Но мы сидели вокруг печки и заполняли карточки на принесенные книги. Изо дня в день становилось все холоднее, голоднее, но обещания мною даны: "Обойдемся без снабжения, все сделаем сами", — жаловаться некому.
Но главные трудности начались, когда мы стали получать книги. Нам приходилось самим переносить их в Библиотеку на руках из Центрального книжного фонда Наркомпроса РСФСР, который находился в знаменитом своей архитектурой доме князя Гагарина на Новинском бульваре, 36 (дом разрушен во время бомбардировок Москвы в начале Отечественной войны). Центральный книжный фонд, куда свозились без разбора книги из национализированных имений аристократии, из домов буржуазии и интеллигенции, был совершенно самостоятельным учреждением и не зависел от Книжной палаты. Тысячи книг были свалены в залах с огромными, очень красивыми печами. Из этого моря книг надо было отобрать нужные для Неофилологической библиотеки. Условия того времени позволяли забирать книги бесплатно. Иностранными книгами интересовались, по сути дела, только мы, другие библиотеки разбирали русские книги. Конечно, вести тщательный отбор книг у нас не было ни сил, ни времени. Работали не покладая рук — нас было два-три сотрудника и несколько энтузиастов — будущих читателей, которые помогали нам отбирать книги и носили их на своих плечах через весь город к нам на пятый этаж.