Книги моей судьбы: воспоминания ровесницы ХХв.
Шрифт:
На заседании, которое состоялось 4 сентября 1970 г., я прочитал свой текст полностью перед собравшимися библиотекарями. Однако вместо написанного мною текста аудитория слушала вариант, точного содержания которого я не уловил, так как я говорил и не мог слышать перевод. Я только знал от немецкого библиотекаря, понимавшего русский, что перевод не соответствует письменному тексту.
Госпожа Рудомино могла бы сердиться на меня, потому что по моей вине тексты других выступлений, которые она, согласно ее письму от 11 августа, поручила перевести на русский язык, не были предоставлены участникам, а ведь это было нарушением установленного порядка, принятого в ИФЛА. Но она не сердилась на меня.
В тот же день участники конференции посетили монастырь в Загорске. После поездки госпожа Рудомино пригласила меня и трех членов Исполнительного совета ИФЛА — Германа Либарса, Форстера Морхардта и Иоахима Видера — на ужин. Из
На ужине создалась очень теплая атмосфера, и госпожа Рудомино убедила меня в своем уважении и дружеском расположении, а те неприятности, которые я мог причинить ей своей неуступчивостью, она оставила в стороне. И все наши контакты, установившиеся с тех пор, и наша переписка, длившаяся до 1989 г., доказали мне, что у Маргариты Ивановны Рудомино было золотое сердце и что не было в ее душе места для мелочности и злопамятства.
В январе 1974 г. она написала мне, что собирается праздновать свою золотую свадьбу, и очень сожалела, что я не смогу принять участие в торжестве. Попутно она сообщила мне, что оставила свой пост, чтобы посвятить себя научной работе.
В следующем году я послал ей оригинальное издание стихов Пушкина, поступившее в нашу библиотеку в нескольких экземплярах. Она поблагодарила меня и сообщила, что только что посетила места под Псковом, где жил Пушкин, и что она очень счастлива, что у нее теперь есть время путешествовать вместе с мужем, так как они оба на пенсии. Она написала также, что приступила к большой работе — "пишет свои воспоминания" и особенно обо всем, что касается библиотеки, которую она создала и возглавляла более 50 лет. Но могла ли она говорить о себе и не говорить о библиотеке, которая и была ее жизнью?
Неоднократно она приглашала меня приехать в Москву, чтобы повидаться, особенно после того, как она познакомилась с моей женой на 50-летии ИФЛА в Брюсселе в 1977 г., и с той первой встречи она питала к ней самые теплые чувства. В 1982 г., после смерти мужа, она углубилась в работу над историей библиотеки, 60-летие которой должно было вскоре отмечаться.
"Я всегда пишу Вам с огромным удовольствием", — призналась она мне в своем письме по случаю Нового — 1984 — года. Ей очень хотелось посетить новую библиотеку в Лозанне, но это не удалось осуществить, равно как и мне не удалось приехать в Москву, чтобы увидеться с нею. В 1986 г. она прислала мне свою статью о жене Ромена Роллана, которую она хорошо знала, и я убедился, что она так же деятельна, несмотря на свой преклонный возраст, и так же превосходно владеет французским языком, который она особенно любила.
По мере выхода в свет я посылал ей очередные тома переписки императора Александра I с его воспитателем, а впоследствии другом Фредериком Сезаром Лагарпом. Оригиналы переписки хранятся в фонде нашей библиотеки, и эти исторические документы ее чрезвычайно интересовали.
В 1987 г., зная, что я принимал участие в исследовании, связанном со строительством новой библиотеки в Александрии, она спрашивала меня, действительно ли Каллимах написал поэму о библиотеках, проявляя, как всегда, живой интерес ко всему, что относится к данной области. Ей также любопытно было узнать, что я думаю о Египте, поскольку ей не довелось там побывать, тогда как страны Европы, а также Америку и Канаду она посетила.
Ее последнее письмо датируется началом 1990 г. В нем она рассказывала мне о своей работе, о том, что она читает, особенно о современных произведениях, и о своих постоянных тревогах за "свою" библиотеку.
С глубокой печалью узнал я о ее смерти в апреле 1990 г. Я знаю, с какой симпатией относилась она ко мне и к моей жене. Она всегда близко к сердцу принимала наши новости и поддерживала узы дружбы вопреки расстоянию и течению времени. Какая верность! Мы держали друг друга в курсе нашей профессиональной деятельности, но главным в нашей переписке всегда было выражение глубокого уважения и искренней дружбы.
Госпожа Рудомино была воистину выдающейся Женщиной.
Прощайте, Маргарита Ивановна, я обнимаю Вас.
Н.И.Тюлина. Почти полвека назад [107]
Удивительная женщина удивительной судьбы. Редкостная, вызывающая изумленное восхищение энергия и целеустремленность, по-юношески активное восприятие жизни, полное неприятие возраста — этому ли не удивляться в наше время, исполненное скептицизма и усталости. "Линейное", "одномерное" течение трудовой жизни — все время в одном и том же месте, и редчайший подарок судьбы — возможность максимального профессионального
самовыражения в создании уникального — и по своему содержанию и по "оболочке" — великолепного здания библиотеки. Это ли не удивительно в наше время, отмеченное, среди прочих катаклизмов, гибелью в катастрофах и медленным умиранием библиотек. Трагичный, несправедливый эпилог трудовой жизни и посмертное торжество справедливости — верность нового поколения ее светлой памяти, достойная дань ее подвижническому труду, что, может быть, самое удивительное для нашей жестокой эпохи.107
Впервые опубл. в: Великий библиотекарь… С. 189–190
Давным-давно, почти полвека назад, я в качестве стажера попала впервые в Библиотеку иностранной литературы. Маргариты Ивановны тогда не было в Москве, но она была среди нас ежедневно и ежечасно, все, что делалось в библиотеке, было освещено ее волей, ее вкусом, направлено ее рукой: "Маргарита Ивановна сказала… Маргарита Ивановна решила… Маргарита Ивановна любит…" Она была настолько неотделима от своего коллектива, несмотря на длительную территориальную разобщенность, что, когда несколько лет спустя я познакомилась с Маргаритой Ивановной лично, оказалось, что мы давно и хорошо знаем друг друга, — ведь и ей в то время был известен каждый мой шаг и вздох, поскольку ее библиотека приняла меня, хоть и на время, в свою дружную семью.
Я говорю "семья" неслучайно, потому что во времена Маргариты Ивановны те, кто работал рядом с ней и под ее руководством, воспринимались именно не как "трудовой коллектив", а как единая семья.
У Маргариты Ивановны вообще был врожденный дар "неформальных связей". Он особенно ярко проявлялся в ее работе в ИФЛА. Ведь Маргарита Ивановна была единственным советским представителем в ИФЛА, действовавшим в этой организации, как живой человек, а не как ходячая схема "зарубежных связей" "хомо советикус", какими были мы все, остальные. У нее, единственной среди нас, были не просто "личные контакты", а человеческая дружба со многими иностранными коллегами из ИФЛА. Открытость, смелость, с которой шла она на эту дружбу, стоили всех наших докладов, сообщений и иных официальных деяний вместе взятых, потому что давали основание надеяться, что и за всеми остальными нами — "человеками-схемами" — таится живая душа, а следовательно, с нами можно иметь дело. Скажем честно: период вице-президентства Маргариты Ивановны в ИФЛА — это период расцвета нашей международной библиотечной активности несмотря и даже наперекор всем взлетам и падениям в общей международной обстановке. И этому ли не удивляться!
…Я иду во Всесоюзную государственную библиотеку иностранной литературы, библиотеку, носящую имя Маргариты Ивановны Рудомино, с неизменным чувством гордости за то, что ее жизнь увековечена в этом лучшем из возможных памятников, с глубочайшей благодарностью тем, кто позаботился об этом, с радостью за время, позволившее этому осуществиться.
М. В. Урнов. В Столешниках [108]
Маргариту Ивановну Рудомино я впервые увидел в 1935 г. Я увидел ее в церкви Космы и Дамиана, что в Столешниках, в здании этой церкви, но уже в ином храме — храме культуры под названием Государственная центральная библиотека иностранной литературы. Она появилась из своего кабинета, находившегося возле алтаря. Я увидел молодую стройную женщину. Ее прическа и ладно облегавший фигуру свитер были ей к лицу, шли к облику самостоятельной, энергичной и вдохновенной женщины, настоятельницы храма культуры.
108
Впервые опубл. в: Великий библиотекарь… С. 191–197
В Библиотеку я был переведен из Научно-исследовательского критико-библиографического института в связи с его ликвидацией. Мое согласие перейти в Библиотеку было обусловлено жизненной необходимостью не прерывать трудовой стаж, а также желанием удалиться в "тихий приют", поближе к "волшебной двери" (образ-символ Артура Конан Дойля), в мир зарубежной культуры, прежде всего и главным образом — в мир английской литературы, которую я избрал предметом своего изучения.
У кабинета Маргариты Ивановны находился секретарь — милая, приветливая, деловая и заботливая женщина. Много лет спустя я узнал, что эта женщина, Татьяна Александровна Ершова, прекрасно говорившая по-французски и отлично печатавшая на машинке, была праправнучкой великого князя Константина Николаевича Романова. Мы прошли мимо нее в директорский кабинет, и вскоре в нем появился заведующий научно-библиографическим отделом Библиотеки Николай Иванович Пожарский. Этот человек заслуживает отдельных воспоминаний.