Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов

Да, литература сейчас мельчает, но это не значит, что Россия лишена совести. Совесть, совестливость, уже давно замечено посторонними, русским людям присуща в исключительной степени. Но зато если русский человек ее пропьет или потеряет, то тут уж хоть святых выноси. Русский, пропивший совесть, — это вам похлестче жидо-масонского заговора.

Тема горняя и тема подпольная — вот две темы, характерные для Маканина. И совесть как естественная субстанция, поддерживающая человеческую вертикаль. То есть делающая из человека ползающего человека прямоходящего. Маканин сугубо традиционен, и этого он ничуть не скрывает. Он откровенно цитирует Достоевского. Он откровенно пародирует абсурдистов и достигает в этом вершин серьезности. В своем классическом реализме он настолько перегибает палку, что та не выдерживает, ломается, а ему за это еще и Пушкинскую премию на подносе.

Верх и низ — два кардинальных знака в жизни человека и мира. Небо и земля, высь горняя и низина, и не низина даже, у Маканина это что-то врытое глубоко в землю — именно что подполье, именно что потемки, не ад еще, но уже далеко не рай. Я бы назвал пространство, где действуют маканинские герои, кратером, дно которого заглублено в поверхность планеты, а стенки такие высокие, что любому, глядящему на них снизу, кромки их кажутся недостижимым горним Иерусалимом, о котором тоскует погрязшая во грехе душа.

Итак, два полюса — дно кратера и вершина. Подполье как обиталище человеческой плоти и горняя обитель души.

Тема подземелья преобладает. Это понятно — это следует из законов русской психологической прозы. Земля притягивает более неба, потому что человек слаб и тяжел. Не хватит воздушных шариков, чтобы подобно продавцу воздушных шаров из революционной сказки Олеши вознестись над подпольным миром.

Подземные герои Маканина тоже разные. Одни из них пытаются глубже зарыться в землю, другие, уставшие жить без воздуха, медленно выкарабкиваются наружу.

Некоторые живут в цистерне. Некоторые роют пещеру. Другие находят потайной лаз в подземное царство света.

Символы у подполья разные. Это горизонталь стола, покрытого сукном и с графином посередине. Графин здесь вертикальная линия, знаменующая стремление вверх. Это умные разговоры и демонстративный, под музыку из «Великого Инквизитора», возврат счастливых билетов.

Одним словом, подполье. Между прочим, один из поздних романов Маканина так и называется — «Андеграунд».

А горы — они символ недостижимого. «Сколько ни иди, желтые вершины отодвигались, и попасть на них было нельзя — а видеть их было можно». Это из повести «Голоса». А это из рассказа «Кавказский пленный», безысходный крик сердца русского солдата Рубахина, убившего в горах красоту: «Горы. Горы. Который год бередит ему сердце их величавость, немая торжественность — но что, собственно, красота их хотела ему сказать? Зачем окликала?» Зачем красота окликает людей? Чтобы сказать им, что она спасет мир? И потом ждать ответа, который в конце концов окажется лишь собственным ее эхом?

Макаренко А.

Я вообще-то считаю, что лучшая педагогическая поэма это не «Педагогическая поэма» Макаренко, а «Республика ШКИД» Белых и Пантелеева, но это мое личное мнение, оспорить которое вправе любой желающий. Хотя Макаренко в педагогике примерно такая же знаковая фигура, как Мичурин в ботанике, в химии — Менделеев и Скиапарелли в истории освоения Марса.

В Учпедгизе в 1950 году издано полное собрание сочинений этого классика педагогики, заглянуть в которое стоит хотя бы ради того, чтобы выяснить, что же, кроме вышеупомянутой «Педагогической поэмы» и романа «Флаги на башнях», Макаренко написал. Предоставляю эту счастливую возможность особо любопытным читателям; я же хочу вам поведать об одной ужасной истории, случившейся несколько лет назад в Петербурге на Васильевском острове в одной из самых обыкновенных общеобразовательных школ.

Суть истории состоит в том, что учителя этой школы в кабинете литературы устроили пыточный кабинет и с помощью механической челюсти, вставленной в бюст Макаренко, насмерть гробили двоечников и троечников. Не выучил стихотворение Лермонтова «На смерть поэта», тебя — хвать! — и суют под челюсть. Сделал две ошибки в диктанте — то же самое, скидок ни для кого не делали. Не умножил правильно два на два — хнычь не хнычь, а отправляйся туда же.

Замучивали практически подчистую. Сперва палец ученику оттяпают, затем руку, потом вторую. И так пока от школьника не останется какая-нибудь мелкая ерунда — прыщ на шее или там ненужная бородавка.

И знаете, как про это узнали? А просто. Ведь у них, что ни четверть, так одни отличники да четверочники. Короче, абсолютная успеваемость.

Милиция, конечно, заинтересовалась — что это за школа такая, в которой даже ни одного троечника. Не может быть такой неправильной школы.

Устроили, короче, облаву, врываются с пистолетами в кабинет — бах! бабах! — это учителя отстреливаться. Милиционеры им: «Руки вверх! Сдавайтесь! Сопротивление бесполезно!» Преподаватели — тырк — в окно, а там по ним из пистолета — бабах! Которых, в общем, сразу перестреляли, а которых посадили в тюрьму, челюсть сдали в Музей милиции, кабинет литературы закрыли.

Не буду называть номер этого учебного заведения, чтобы не травмировать психику сегодняшних школьников, тех, что в нем обучаются, но история эта самая что ни на есть реальная. Макаренко, конечно, не виноват. Вместо его бюста мог быть любой другой — Лермонтова, Чехова, Крупской. Сам же факт достаточно показателен и хорошо передает дух эпохи, в которой нам приходится жить.

«Мать» М. Горького

В 1917-м, революционном, году два молодых поэта пишут «Воззвание Председателей Земного Шара» (все — с прописных букв). Текст «Воззвания» достаточно широко известен, приведу для забывчивых несколько коротких цитат: «…Только мы, стоя на глыбе себя и своих имен, осмеливаемся среди моря ваших злобных зрачков назвать себя Правительством Земного Шара…», «…Наша тяжелая задача — быть стрелочниками на путях встречи Прошлого и Будущего…», «…Мы — особый вид оружия…» и т. д.

После подписей людей, на тот момент уже председательствующих во всеземном правительстве (В. Хлебникова и Г. Петникова), к «Воззванию» был добавлен постскриптум: «Мы верим, что этот список скоро пополнится блестящими именами Маяковского, Бурлюка и Горького».

В том 1917-м же году Горькому, видимо, так и не удосужившемуся прочесть «Воззвание», предземшаровцы (к именам Хлебникова и Петникова добавляется имя Каменского) адресуют «Открытое письмо». Вот его полный текст:

Алексей Максимович!

Хотя мы сторонники войны между возрастами, но мы знаем, что возраст духа не совпадает с возрастом туловища. Поэтому мы обращаемся к Вам с небольшой просьбой: ответьте нам, руководясь решением совести, на вопрос: можем ли мы быть достойными членами Правительства Земного Шара или нет? Созвать его мы предполагаем в будущем.

Жмем Вашу руку…

Далее идут подписи.

С Маяковским и Бурлюком понятно, но почему молодые литературные провокаторы так настойчиво апеллируют к Горькому? А вот почему.

Во-первых, Горький в 1915 году, выступая на вечере в «Бродячей собаке», посвященном выходу литературного альманаха «Стрелец», бросил следующую крылатую фразу, мигом растиражированную газетами: «В футуристах все-таки что-то есть!»

Во-вторых, Горький лет за десять до хлебниковского «Воззвания» развивал на «башне» у Вяч. Иванова идею о будущем правительстве России, состоящем из деятелей культуры, т. е. мысль, вполне созвучную идее «предземшаризма».

Ну и, в-третьих, суммируя во-первых и во-вторых: это был сильный рекламный ход, своеобразная пиар-акция, выражаясь на новоязе последних лет.

Недаром фраза про «что-то есть» вместе с именем ее автора была вынесена на обложку одного из футуристических сборников.

Все мною вышерассказанное суть не только малый штришок в историю пиар-компаний в России. Это еще и пальмовая ветвь автору, прославившему родную литературу не одной «Матерью», но и многими другими произведениями.