Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов

Это я так, для зачина, чтобы плавно перейти к Стейнбеку.

В одном из писем своему другу и редактору Паскалю Ковичи автор «Гроздьев гнева», «Зимы тревоги нашей» и еще нескольких романов и повестей, написав которые можно со спокойной совестью являться на очную ставку с Господом Богом, рассказывает историю своей безуспешной попытки снять помещение для работы в родном американском городе Монтерее.

— Я хочу снять помещение на пару месяцев, — сообщает писатель владельцу дома, в котором сдается площадь.

— Очень хорошо, — отвечает ему хозяин, — у нас как раз есть несколько свободных контор. Как ваша фамилия?

— Стейнбек, — называет себя будущий нобелевский лауреат.

— А чем вы занимаетесь? — задается очередной вопрос.

— Я писатель, — скромно говорит Стейнбек.

После долгой паузы следует недоуменная фраза:

— У вас есть официальное разрешение на практику?

— Нет, — отвечает Стейнбек. — В моей профессии этого не требуется.

Снова долгая пауза, после которой владелец помещения заявляет:

— Извините, но таким людям мы не сдаем. Мы имеем дело с людьми интеллигентного труда — врачами, дантистами и страховыми агентами.

Если в нашей с вами России еще в не очень давние времена интеллигенция — и техническая, и творческая — исповедовала, в основном, литературоцентризм, то есть строила свою жизненную позицию с оглядкой на большую литературу, то в свободной стране Америке, как следует из стейнбековского рассказа, литераторы почетом не пользовались.

Впрочем, Стейнбек — человек желчный, себя он причислял к партии старых ворчунов и к свободной стране Америке относился не особо патриотически.

Нынешний печальный парад кандидатур в президенты смешон, если не сказать отвратителен… Кандидаты так стараются, что им впору нашить лычки за высший пилотаж. Возня в Вашингтоне напоминает кошачий сортир в Риме… А демократы! Господи, демократы делят шкуру неубитого медведя — ни выдержки, ни идей, ни плана, ни платформы!..

Это о предвыборной кампании 1960 года.

А вот об американцах:

Люди эти как марсиане. У них нет ни юмора, ни прошлого, а всё их будущее — это новые модели прицепов. Их настоящее точь-в-точь напоминает жизнь кур, откладывающих яйца в инкубаторе. Кажется, я наконец понял. Мы живем в инкубаторе, и всё, что мы производим, не лучше химикалий, которыми нас кормят…

О братьях-писателях Стейнбек также невысокого мнения:

Сегодня получил письмо от Алисы с вырезкой интервью Билла Фолкнера, от которого меня чуть не вывернуло. Когда наши авторы пускаются разглагольствовать о Художнике Слова, имея в виду самих себя, то мне хочется сменить профессию… Билл заявил, что читал только Гомера и Сервантеса и никогда не читал своих современников. Черт побери! Он лучше Гомера. Гомер не умел ни читать, ни писать, да к тому же старый сукин сын был слепым. Сервантес был нищим — Биллу же это не угрожает, во всяком случае пока он может отправиться в Голливуд и состряпать такую вещь, как «Египтянин».

Вряд ли писатель Стейнбек популярен сейчас в Америке с ее тоскливой политкорректностью. Но если ты назвался писателем, не пугайся в процессе работы причинить кому-нибудь боль.

Стивенсон Р.

Стивенсон — это моя любовь, как и вся большая литература Англии: Филдинг, Стерн, Диккенс, Стивенсон, Честертон, Киплинг, Уэллс… Но Стивенсон среди них едва ли не самый первый. Однажды, когда будущий писатель был маленький, он нарисовал человечка и сказал матери: «Мама, я нарисовал человека. А душу его рисовать?» В этом весь взрослый Стивенсон — в том, что, нарисовав героя, он не может не нарисовать его душу.

Главное для нас сочинение Стивенсона — это «Остров сокровищ». Его можно перечитывать бесконечно. Это самый красочный, яркий и, наверное, самый авантюрный из всех романов писателя. «Пиастры, пиастры!» — кричит попугай с плеча одноногого капитана Сильвера. Юный Джим Хокинс на борту «Испаньолы» сидит в бочке из-под моченых яблок и узнает о пиратском заговоре. А карта, а Берег Скелетов, а холм Подзорная Труба, а ночная атака пиратов… Кажется, все знакомо до мелочей, но руки сами тянутся к этой книге, и невозможно погасить в себе эту тягу.

Образы романов писателя, стоит их прочитать хоть раз, запоминаются на всю жизнь. Фальшивый прокаженный из «Черной стрелы». Бегство Дэвида Бальфура по вересковым холмам Шотландии. Доктор Джекил и мистер Хайд, их меняющиеся, как в голографии, лица. Зимние лунные пейзажи во «Владетеле Баллантрэ»…

Собственно говоря, для того писатель и пишет, чтобы продлить свое бытие во времени. А книги живут вечно только тогда, когда это хорошие книги. И первый тому для меня пример — Роберт Льюис Стивенсон.

«Суер-Выер» Ю. Коваля

«Суер-Выер». Последняя книга Юрия Коваля. Последняя и посмертная.

С обложки на нас глядит автор — взглядом немного грустным, может быть, оттого, что этот его портрет окантован в черное.

«Суер-Выер» — роман особый, это роман-игра. Собственно, он и романом-то не является: роман — это что-то матерое, что-то очень сюжетное, многоликое, величественное, как Лев Толстой. Пергамент — так определяет жанр своего сочинения автор.

Что такое пергамент? Как известно из археологии, пергамент есть гладко выделанная кожа животных, употреблявшаяся в древности для письма. (А в старых словарях есть добавка: «Ныне же идет преимущественно на барабаны».)

Итак — «в древности». То есть мы с вами как бы читатели будущего и держим в своих руках некую музейную редкость, чудом избежавшую труса, голода (раз из кожи), нашествия со- и иноплеменников и так далее. Что-то утрачено, что-то не поддается прочтению, где-то вкралась ошибка — может быть, переписчика, может быть, самого писца, отвлекшегося по причине принятия ежевечерней порции корвалолу.

А к древности — отношение бережное. Можно комментировать, делать примечания, давать сноску, но нельзя ничего менять — теряется аромат времени, пища для желудка ума, материал по психологии творчества. Если «вдруг» написано через «ю» («вдрюг»), «со лба» — «собла», и древний автор, раскачиваясь на стуле, осознает «гулбину» своего падения — то этого уже не исправишь.

Любая мелочь, на которую в обыкновенной книге (если такие вообще бывают!) порою не обращаешь внимания, здесь, в пергаменте, играет роль важную, как в оркестре, где умри какая-нибудь маленькая сопелка, флейточка ли, английский рожок — и музыка перекосится и рухнет, превратившись в трамвайный шум.

Теперь о самой игре, о ее незамысловатых правилах.

Правила очень простые.

Вот корабль, вот море и острова. Надо плыть по этому морю и открывать эти самые острова. Заносить открытые острова в кадастр и плыть дальше. А в свободное от открывания островов время заниматься обычными судовыми делами: пришивать пуговицы, развязывать морские узлы, косить траву вокруг бизань-мачты, варить моллюсков.