Книгоедство

Некоторые коллекционируют опечатки Я тоже. Это увлекательное занятие. Последнюю из найденных опечаток, которая мне очень понравилась, я обнаружил в книге Юрия Коваля «АУА» (Издательский дом «Подкова», 1999). На странице 210-й в слове «какой» вместо «о» напечатана буква «а». Получилось забавно – «какай»

Мне сразу же вспомнилась статья в газете «Санкт-Петербургские ведомости» (№ 158 за 1999 год), в которой приведены примеры «антисоветских» опечаток, взятые из секретных документов Главлита с пометкой «Не подлежит оглашению» Опечатка в верстке романа А Толстого «Хлеб»: «Владимир Ильич начал говорить, сидя за столом, медленно царапая когтями лоб…» Или опечатка в повестке о вызове допризывника, где вместо «указанные» напечатано «укаканные лица» А как вам нравится следующий типографский пассаж: «Успехи, достигнутые за 19 лет под куроводством партии Ленина-Сталина»?

Про опечатки я однажды уже писал (см. «Ляпляндия»), поэтому про них хватит.

Отступление 2: о глаголе «писать» Некоторые авторы (например, петербургская переводчица А Петрова) избегают этого выражения из опасения оказаться неправильно понятыми при неверно поставленном ударении (т. е. понятыми в смысле физиологии). По той же причине они избегают глагола «кончить» и всяческих от него производных (кончил, кончаю и пр.) Такой взгляд на русский язык я считаю сугубо порочным. И в выражении «кончил Ленинградский университет» не вижу ничего непристойного.

О коллекциях и чудаках-коллекционерах можно говорить долго Когда-нибудь я к этой теме вернусь. Расскажу, например, об одном любопытном собрании памятников В. И. Ленину. Оно стоит того, чтобы о нем знали Еще мне хочется рассказать о моей коллекции автографов разных интересных людей Таких, как писатель Дворников, написавший на титульном листе своей книги коротко и просто: «Моя» Много чего хочется рассказать Но как-нибудь в другой раз.

Колоколов Н.

Поэзию Николая Колоколова я открыл случайно. Однажды в какой-то нетрезвый вечер в ЦСЛК (Центр современной литературы и книги, наб Макарова, 10) я наткнулся на гору книг, сложенных в аккуратные пачки в тупике перед туалетом Позже выяснилось, что эти книги – памятник несостоявшейся акции помощи Публичной библиотеке Багдада, пострадавшей после американской бомбардировки 2003 года. То есть был кинут клич всем писателям Петербурга, чтобы они внесли свою посильную лепту в благородное дело помощи иракским читателям, покопались в домашних библиотеках и поделились с пострадавшим Ираком какими-нибудь залежалыми книгами.

Лепту они внесли – кто принес двадцать пятый том переписки Горького из полного собрания его сочинений, кто какой-то «Гулшан-и-Афган», причем не книгу, а сразу пачку экземпляров в пятнадцать-двадцать, кто книжку своих собственных опусов с автографом типа: «Иракскому народу от М. Кураева». Только что-то с пересылкой книг не заладилось, вот они, бедные, и лежали в тупике перед туалетом

Там-то, в этой горе, я и разглядел зелененький томик из новой «Библиотеки поэта» – «Дм Семеновский и поэты его круга» (Л.: Советский писатель, 1989). А когда я его открыл, сразу же наткнулся на такое стихотворение:

Как долго солнечным запоемЗахлебывался огород!Как сладко наливался зноемКапусты листогубый рот!С утра до заревого часаСбираем бережно, как хлеб,Моркови розовое мясо,Литое мясо смуглых репИ веет твердой спелью той жеОт всей тебя, в летах литой:От смуглой и упругой кожи,От груди крепкой и крутой.

Я был буквально очарован этой снейдеровской эрмитажной картиной торжества огородной плоти Написал эти стихи поэт Николай Колоколов, о котором я до этого вообще ничего не знал. Из справочки, предваряющей подборку стихов, я узнал, что Колоколов был другом Есенина, снимал с ним в Москве комнату в 1914 году, в 1919 году издает книгу стихотворений, составляет книгу поэм, на которую Блок во внутренней издательской рецензии отозвался следующими словами: «Бред – совсем не жаркий и не восторженный», пишет прозу, живет в Иваново-Вознесенске, в 1929 году по предложению Горького устраивается на работу в журнал «Наши достижения» и переезжает в Москву, ругается с Горьким, осуждая последнего за равнодушие и приукрашивание советской действительности («Он к литературе равнодушен – не тем занят Он нам не опора – скорей наоборот» Из письма к Дм Семеновскому), умирает зимой 1933 года, вроде бы избежав репрессий.

Стихотворение, отрывок которого я привел, входит во второй – лучший – сборник поэта «Земля и тело», выпущенный в 1923 году. Чтобы вы, читатели, убедились, что остальные произведения этого сборника не уступают цитированному, даю еще один образец поэзии Николая Колоколова:

Словно ягненок овечьи соски,Рожь и пшеница сосут чернозем,Тонут в огне золотом васильки,Полнится колос тяжелым зерномВ женской утробе, как тайна глухой,Новая жизнь прорастает в кровиЗреет ребенок – и в час заревойПадает в мир для борьбы и любви…

Вот такие удивительные открытия совершаешь иногда невзначай по дороге к туалету в ЦСЛК.

«Коллекционер» Джона Фаулза

В свое время, не помню уж у кого, прочитал я такую фразу: музей – это кладбище культуры В книге, где я ее отыскал, говорилось о ночных прогулках по Риму, об античных статуях в трепещущем свете факелов, об иконах, слепнущих на музейных стенах и теряющих свою духовную силу. Возможно, это был Розанов – мысль вполне в его духе Если так, и русский философ прав, то и коллекционер, логически развивая мысль, – кладбищенский сторож культуры Все это рассуждения парадоксалиста. Розанов парадоксалистом и был

В действительности, в истории, то есть жизни общества, парадокс – явление органическое Чем больше демократизируется общество, тем меньше его тяга к прекрасному Или, как сформулировал Освальд Шпенглер: чем выше уровень цивилизации, тем ближе гибель культуры Прекрасного на всех не хватает Прекрасное исчисляется единицами Раньше решалось просто: горстка богатой аристократии держала в своих руках рукотворную сокровищницу культуры Но времена голубых кровей потихоньку уходят в прошлое. Даже само понятие «голубая кровь» в нашу переменчивую эпоху воспринимается как неприличный намек. Меняются знаки времени, меняется семантика слов. Искусство подменяется суррогатами Как у Фолкнера в доме Сноупса, где бронзовые ручки дверей – не бронза, а подделка под бронзу. Обесценивается культура – поэзия вытесняется бескостными эстрадными текстами, картины – дешевыми репродукциями, музыка – той же самой эстрадой с однообразными электронными ритмами

И, естественно, перед человеком, мучительно это переживающим, встает проклятый вопрос – как быть? Как сохранить культуру? Наверное, Розанов прав – эффект от иконы в храме или от скульптуры в саду сильнее, чем когда они экспонируются в музее Но, с другой стороны, настоящая картина, вывешенная в музее, – это не репродукция из журнала «Советский воин». И бюст Антиноя в музейном переходе дворца – это не гипсовая спортсменка в заплеванном скверике у вокзала. А вывеси картину Рембрандта на стене хрущовской пятиэтажки – кто знает, не произойдет ли с ней то же самое, что и с Мадонной Рафаэля в знаменитом рассказе Брэдбери. В лучшем случае ее украдут, чтобы выгодно сбагрить коллекционеру

Вот – добрались и до коллекционера. С одной стороны, фигура эта для культуры несомненно спасительная С другой стороны, да, действительно – это мрачный паук, который ловит невинных бабочек, хранит их в своем углу, сосет из них в одиночку кровь, наслаждаясь красотой умирания и мучаясь от своего одиночества

Философия коллекционера проста Фигура его трагична Умирает не только бабочка – умирает сам собиратель Живой внешне – он только кокон, внутри он мертвое существо И только вдруг, иногда вспыхивает внутри желание – когда новая жертва попадается к нему в сети Книга, картина, бабочка или живой человек. Ведь и маньяк-убийца по сути тот же коллекционер, он вдохновляется, когда преследует свою жертву (погоня за раритетом), с нежностью убивает ее, пополняет свою коллекцию, а потом – наступает скука, нужна новая жертва, чтобы наполнить мертвую оболочку тела временным подобием жизни.

Фаулз в своем романе передает это очень точно. «Коллекционер» – первый роман писателя От него пошли по воде круги, и темы, которые он развивал в последующих своих романах, во многом повторяют тему «Коллекционера». Тему смерти и красоты. Смерти и любви Смерти в искусстве. Смерти искусства.

Красота на булавке – этот вечный мотив Набокова Фаулз исполняет по-своему Может быть, современней. Не даром же современнейший из современных писателей (я имею в виду Пелевина) поставил фаулзовского «Коллекционера» на четвертое место в десятке главных романов, перевернувших XX век.