Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль
Шрифт:
— Вы можете дать мне слово, что в доме, кроме вас и сестры, нет никого посторонних и что вы никому не открывали дверь?
— Что вы, мсье! — пугается Николь.—Да мы с сестрой, чуть стемнеет, запираемся вот на этот засов и носа не высовываем из нашей конурки! Мы обе большие трусихи, мсье, и вы даже представить себе не можете, как мы благодарны вам за то, что вы охраняете наш покой!
Немец пристально вглядывается в безмятежное личико. Что? Благодарит за охрану? Она в уме, эта девчонка? Или блаженная? Гм... кажется, говорит даже без насмешки?
Он козыряет:
— Отлично, мадемуазель.
Солдаты отворачивают от двери.
— Мсье, а кого вы ищете? — спрашивает вдруг Николь.—Ах, простите, я, кажется, задаю бестактный вопрос?
Офицер приостанавливается.
— Нам нечего скрывать, мадемуазель. Разыскиваем двух сбежавших типов, из которых один ранен. Уйти далеко они не могли.
Он снова козыряет и следует за солдатами.
— Спокойной ночи, мсье,— желает ему певучий голос девочки в халате.
Николь закладывает засов, стоит, прислушиваясь к удаляющемуся топоту. Потом взбегает наверх.
— Так и знала: стоит и трясется! — бросает она Жермен.—Ну, где же наши гости?
— Как тебе удалось избавиться от бошей? — спрашивает, трепеща, Жермен.
— Борзиг помог.
— Как, разве Борзиг вернулся?! — еще больше пугается Жермен.
— Успокойся, его нет. Помогло его имя,—кратко объясняет Николь.— Так куда же ты упрятала тех двоих?
— Они у нас в спальне. О Николь, я боюсь, что один умрет. Он весь в крови и без сознания. Боже, что мы тогда будем делать?
— Глупости! Он просто ранен, вот и все! — отрезает Николь.— Погоди, сейчас все выясним.
За четырьмя рядами широких стеллажей, сплошь уставленных старыми книгами, сохраняющими запах кожи и пергамента,— две жилые комнатки сестер: кухня, она же столовая, а при случае и кабинет, и крохотная спаленка.
Когда Николь вошла в спальню, ей в первое мгновение показалось, что комната пуста. Удивленная, она сделала еще шаг и тут, в узком пространстве между двумя деревянными кроватями, увидела обоих «гостей». Один недвижно распростерся на коврике, другой примостился тут-же, на корточках, в напряженной и неестественной позе. Он был светловолос, мелкокудряв, с очень розовым и как будто припухшим лицом младенца. Затравленный, подозрительный взгляд его встретился со взглядом девушки.
— Можешь вылезать, они ушли,— сказала Николь.— Я их спровадила.— Она нагнулась к лежащему.— Гм!.. Кажется, и вправду дрянная история,— пробормотала она.— Ну-ка, любезный блондин, помогите мне поднять вашего дружка, Жермен, берись за ноги, а я поддержу голову.
— Погоди, что ты собираешься делать? — шепнула Жермен.
— В данную минуту положить его на мою кровать.
— Как, ты хочешь, чтоб они остались у нас?! Ты понимаешь, что будет, если их найдут?
Николь оскалила зубы, точь-в-точь волчонок.
— А ты что же, собиралась их выбросить ночью на улицу, чтоб они попались гестаповцам? Так?
— Но мы же совершенно не знаем, кто они такие, откуда,— защищалась Жермен.
— Мы знаем, что за ними гнались боши, стреляли и что один из них ранен и нуждается в нашей помощи. Для меня, по крайней мере, этого вполне достаточно. Остальное узнаем, когда выясним,
что с этим беднягой.— Но... я думаю. — снова начала Жермен.
— Ты слишком много думаешь. В наше время это вредно,—оборвала ее Николь.
Она отвернула одеяло, и по ее знаку кудрявый легко приподнял товарища и положил его на кровать. Свет настольной лампы упал на раненого. Открылось узкое молодое лицо с большим чистым лбом и косо подрезанными темными волосами. Тень от ресниц лежала на впалых щеках.
— Какой красавец! — вырвалось у Николь.— Жермен, пощупай ему пульс. Ты же у нас без пяти минут врач.
Сама она очень осторожно и проворно принялась стягивать с лежащего куртку. Оказалось, под курткой нет даже рубашки, а только лохмотья, отдаленно напоминающие фуфайку. Николь попыталась снять лохмотья, чтобы осмотреть рану, но юноша болезненно застонал. Николь отступила.
— Нет, мои лапы не годятся для такой тонкой работы. Тут нужен специалист.
— Пульс очень слабый, еле прощупывается,— объявила Жермен.— Кажется, он в таком состоянии, которое называется коллапс.
— О, нам не хватает только медицинских названий! — с сердцем сказала Николь Она обратилась к парню, который не отходил от раненого: — Слушай, может, у тебя есть какой-нибудь врач? Конечно, такой, которому можно довериться.
Молчание.
— Эй, к тебе обращаются! — повысила голос Николь.
Снова нет ответа. Кудрявый только мельком глянул на девушку и снова устремил все внимание на товарища.
— Вот так фрукт! Может, он глухонемой?
— А может, это у него со страху? — предположила Жермен,— Мне говорили, что так бывает.
— Бывает у трусов и трусих,— с яростью сказала Ни-коль. Она дернула кудрявого за рукав: — Что же, дружок, так и будем играть в молчанку?
Только тут парень как будто пришел в себя. Он посмотрел на обеих девушек и ткнул себя в грудь:
— Совет Унион. Ну, Совет Унион.
Николь широко открыла глаза:
— Советский?! Жермен, ты слышишь, русский! Советские русские!
— Рюсс, рюсс, совиет рюсс! — обрадованно повторял кудрявый.
Жермен почему-то шепотом сказала:
— Вот будет рад Гюстав! Он так хотел встретиться с советскими русскими!
Младшая сестра церемонно представилась:
— Николь Лавинь. А это моя сестра Жермен.
Белокурый расплылся всем своим пухлым лицом: понял.
— А меня Полем звать. Пашка. Поль,— заторопился он. Потом показал на раненого: — А он — Данила, Дени по-вашему. Дени парлэ франсэ, а я не парлэ вовсе.
— Дени, Поль,— в волнении повторяла Николь.—Жермен, ты поняла? Раненый знает французский. Ах, как бы хотелось, чтоб он поскорее пришел в себя! Тогда мы все-все о них узнаем, расспросим, как они сюда попали...
И вдруг, словно в ответ на это страстное желание, раненый зашевелился и, не открывая глаз, что-то проговорил. Кудрявый подскочил к нему:
— Данька! Данька, ты меня слышишь? Больно тебе? Ты скажи, где болит? Это я тут с тобой... я...
— А, Лиза,—твердым ясным голосом сказал раненый,— Вот хорошо, что ты здесь, Лиза! Я тебя видел, и Остапа видел. Он в зеленом мундире, как тогда, такой...— и, не договорив, опять потерял сознание.