Книжный вор

– Guten morgen, Папа.

В ответ Ганс ей подмигнул.

Но не как обычно. Тяжелее, неуклюже. После-Максово, похмельно. Потом он сел и рассказал ей про аккордеон прошлым вечером и про фрау Хольцапфель.

*** КУХНЯ: ЧАС ДНЯ ***

Два часа до прощанья:

– Не уезжай, Папа. Пожалуйста.

– Ее рука, сжимающая ложку, дрожит.

– Сначала Макс ушел. Если и ты уедешь, я не вынесу.

– В ответ похмельный мужчина вкапывает

локоть в стол и прикрывает правый глаз.

– Ты теперь наполовину женщина, Лизель.

– Ему хочется расплакаться, но он борется.

Он пройдет через это.

– Заботься о Маме, ладно?

– Девочка смогла лишь чуть заметно

кивнуть, соглашаясь.

– Да, Папа.

Он покинул Химмель-штрассе, прихватив свое похмелье и костюм.

Алекс Штайнер уезжал только через четыре дня. Он зашел к Хуберманам за час до того, как они отправились на вокзал, и пожелал Гансу всего хорошего. Пришла и семья Штайнеров. Все пожали Гансу руку. Барбара обняла его и поцеловала в обе щеки.

– Возвращайся живым.

– Ладно, Барбара. – И сказал он это с полной уверенностью. – Конечно, вернусь. – И даже умудрился посмеяться. – Это ж просто война, так? Одну я уже пережил.

Когда они шли по Химмель-штрассе, жилистая старуха из соседнего дома вышла на улицу и встала на тротуаре.

– До свиданья, фрау Хольцапфель. Извините за вчерашний вечер.

– До свиданья, Ганс, пьяный ты свинух. – Но предложила Гансу и нотку дружбы. – Возвращайся скорее.

– Хорошо, фрау Хольцапфель. Спасибо.

Тут она даже ему подыграла.

– Ты знаешь, куда можешь сунуть свои спасибо.

На углу фрау Диллер настороженно смотрела из витрины своей лавки, и Лизель взяла Папу за руку. Она не выпускала его руку всю Мюнхен-штрассе до самого вокзала. Поезд уже стоял у перрона.

Они остановились на платформе.

Роза обняла его первой.

Без слов.

Ее голова плотно вжалась в грудь Ганса, потом отстранилась.

Теперь девочка.

– Папа?

Молчание.

Не уезжай, Папа. Только не уезжай. Пусть за тобой придут, если ты останешься. Только не уезжай, пожалуйста, не уезжай.

– Папа?

*** ВОКЗАЛ, ТРИ ЧАСА ДНЯ ***

Ни часов, ни минут до расставания:

Папа обнимает Лизель. Чтобы сказать что-то,

сказать хоть что-нибудь, он говорит через ее плечо:

– Сможешь приглядеть за моим аккордеоном, Лизель?

Я решил его не брать.

– Но вот он вспоминает, что вправду важно.

– И если еще будут налеты, продолжай читать в убежище.

Девочка чувствует неотвязный признак

своей немного увеличившейся груди.

Ей больно касаться грудью нижних ребер Ганса.

– Хорошо, Папа

 – Она смотрит на ткань его пиджака

в миллиметре от своего глаза.

И говорит в пиджак.

– Ты нам сыграешь, когда вернешься домой?

После этого Ганс Хуберман улыбнулся своей дочери, а поезд приготовился к отправлению. Ганс протянул руку и нежно взял в нее лицо девочки.

– Обещаю тебе, – сказал он и взобрался в вагон.

Тот пополз, а они смотрели друг на друга.

Лизель с Розой махали.

Ганс Хуберман становился все меньше и меньше, и в руке его не было теперь ничего, кроме воздуха.

На платформе люди вокруг постепенно исчезали, пока никого не осталось. Только женщина-комод и тринадцатилетняя девочка.

Следующие несколько недель, пока Ганс Хуберман и Алекс Штайнер были в своих разных ускоренных тренировочных лагерях, Химмель-штрассе словно чем-то набухала. Руди стал другим – он не разговаривал. Мама стала другой – она не бранилась. С Лизель тоже что-то творилось. У нее не возникало желания украсть книгу, как бы она ни убеждала себя, что это ее взбодрит.

После двенадцати дней отсутствия Алекса Штайнера Руди решил, что с него хватит. Он вбежал в калитку и постучал в дверь Лизель.

– Kommst?

– Ja.

Ей было все равно, куда он идет и что задумал, но без нее он никуда не пойдет. Они прошли по Химмель-штрассе, по Мюнхен-штрассе и вышли из Молькинга совсем. Только примерно через час Лизель задала насущный вопрос. До той минуты она только поглядывала на решительное лицо Руди, на прижатые к бокам локти и кулаки в карманах.

– Куда мы идем?

– А разве не ясно?

Лизель старалась не отстать.

– Ну, по правде – не совсем.

– Я собираюсь его разыскать.

– Твоего папу?

– Да. – Руди немного подумал. – Нет. Наверное, я лучше разыщу фюрера.

Шаги ускорились.

– Зачем?

Руди остановился.

– Затем, что я хочу его убить. – Он даже развернулся на месте, к остальному миру. – Слышали, вы, гады? – заорал он. – Я хочу убить фюрера!

Они двинулись дальше и шли так еще пару километров. И вот тогда только Лизель нестерпимо захотелось повернуть назад.

– Руди, скоро стемнеет.