Княгиня
Шрифт:
— Поворачивай! — крикнула она кучеру. — Во дворец моего сына!
Необходимо увидеть Камильо! Он ее сын! Он ей поможет — призовет на помощь лучших медиков Рима, профессоров из Сапьенцы. Она богатая женщина, она заплатит им какую угодно сумму, лишь бы уберечься от хвори. Все врачи города будут спасать ее!.. Но — стоп! Умно ли сейчас броситься к Камильо? А если дворец под охраной? Александр далеко не дурак, он вполне мог рассчитать, что надолго она в Витербо не задержится… Боже праведный, и зачем только она потащилась сюда?
Пот градом катил с донны Олимпии. Она еще раз машинально ощупала опухоль.
Ну и жарища… Олимпия стала обмахиваться вуалью. Нет-нет, пока лекарь не скажет ей, что она здорова, покоя не обрести.
Она извлекла из рукава четки и стала перебирать их. Как успокаивали эти блестящие, отполированные бусины из слоновой кости, как много раз возвращали ей душевное спокойствие и уверенность в себе! Стоило лишь поддаться их нехитрому ритму, простой последовательности, чтобы вновь стать человеком, а не комком нервов: за каждым «Отче наш» следовало десять «Аве Мария», вместе образуя одну большую молитву, и их должно быть всего пятнадцать — пять радостных, пять печальных и пять во славу таинств избавления. Только в такой последовательности, повторяя их снова и снова.
— Тпру! Стой!
Неужели они прибыли на место? Олимпия опустила четки. Осторожно сдвинув занавеску, она выглянула из окошка кареты: постовых у дверей палаццо нет, так что можно рискнуть. С благодарностью поцеловав серебряный крестик четок с изображением Спасителя, донна Олимпия выбралась из кареты.
Едва ступив на землю, она почувствовала, что колени подгибаются, и, дабы удержаться на ногах, Олимпия вынуждена была схватиться за стену палаццо.
— Ого! Что это мы делаем?
— На помощь! Все сюда! Она мажет стены!
— Стены мажет чумной мазью! Зовите сбирре!
Голоса звучали наперебой — возбужденно, злобно, угрожающе. Олимпия повернулась. Ее окружили человек десять, и с каждой секундой толпа вокруг нее росла, со всех сторон, словно крысы из нор, подбирались они, выпучив глаза, разглядывая ее, будто пришелицу из ада.
— Вы только посмотрите!
— Донна Олимпия!
— Папская подстилка!
Что с ними? Совсем, что ли, ополоумели?
И вдруг ее снова пронзила боль, волнами накатывался исходивший откуда-то изнутри жар. Донну Олимпию трясло, как в лихорадке. Разъяренная толпа надвигалась подобно неприятельскому войску. Вот один из них, какой-то старик в лохмотьях, нагнувшись, поднял с мостовой камень. Боже, что он задумал? Охваченная паническим страхом, донна Олимпия бросилась ко входу в палаццо Памфили и принялась изо всех сил барабанить кулаками в ворота. Неужели там ее никто не слышит? Где прислуга Камильо? Только крепкие стены спасут от этих людей!
— На помощь! Отоприте!
Со скрипом приоткрылась дверь, однако слуга не спешил распахивать ее, предпочитая выглядывать через щель. Заметив донну Олимпию, он тут же в страхе отпрянул.
— Давай, давай, впускай меня! Ты что, меня не узнаешь? Лицо слуги вытянулось, у него был такой ошарашенный вид, будто он только что схлопотал пощечину. Неужели этот пентюх не понимает,
что происходит? Олимпия бросилась к дверям, пытаясь распахнуть их пошире, но слуга, не желая впускать ее, с силой оттолкнул и тут же захлопнул двери. Где же Камильо? В следующее мгновение она услышала, как задвинулся засов.— Прочь эту зверюгу! Она и нам сюда чуму занесет!
— Набралась наглости в город заявиться! Чтобы здесь порчу навести!
— Где же сбирре? Когда они наконец появятся?
— На кой черт они нам? И без них справимся!
Брошенный кем-то камень просвистел над самым ухом донны Олимпии, и та невольно пригнулась. Назад в карету! Другого пути нет! На мгновение она закрыла глаза и, собрав все силы, уже готова была бежать к экипажу. Поздно! Когда Олимпия открыла глаза, экипаж быстро катил прочь.
— Повесить ее!
— Где веревка? Веревку давайте!
Внезапно крики стихли. Пошатываясь от вновь охватившей ее слабости, Олимпия отступила на шаг и взглянула на окна фасада палаццо. Там было заметно движение. На втором этаже. Кто-то отодвинул занавески, и гут же в окне возникла фигура — высокий статный мужчина в роскошном одеянии. Наконец! Донна Олимпия едва сдерживала слезы. Какое счастье вновь увидеть это лицо!
— Камильо!.. — из последних сил позвала она сына. — Камильо… это я, твоя мать…
Камильо распахнул окно. Прижимая ко рту платок, он перегнулся через парапет.
— Это и правда ты? Слава Богу, хоть узнал!
Все еще сомневаясь, он недоверчиво спросил:
— Что ты здесь делаешь? Почему ты не в Витербо?
— Какие будут распоряжения, князь Памфили? — громко осведомился один из прибывших тем временем сбирре.
— Что? О чем вы?
Камильо, судя по всему, так и не понял, что происходит.
— Отопри ворота, Камильо! Скорее! Торопись…
Голос отказывался повиноваться Олимпии. Сын с ужасом и недоумением взирал на мать. Почему он молчит, будто воды в рот набрал? Он что, не слышит ее? Она мысленно стала взывать к небесам. «Ангел Божий! Спаси меня!»
И вдруг у окна появилась еще одна фигура: княгиня Россано, жена Камильо. Стоило Олимпии завидеть свою невестку, как перед глазами все помрачилось.
Сначала ее тезка ничего не понимала, потом, сердито оттолкнув мужа, выкрикнула:
— Что здесь делается?
— Эта ведьма измазала стены вашего дома!
— Чумной мазью изгадила их!
Княгиня Россано испуганно взглянула на мужа:
— Боже мой, что говорят эти люди?
— Что прикажете, князь? — повторил вопрос сбирре.
— Вам нельзя впускать ее в дом, дон Камильо, — воскликнула княгиня Россано. — Александр сослал ее в Витербо!
— Боже милостивый, но она же моя мать!
— А что будет с нами? Она заразит весь дворец! Камильо, воздев руки к небесам, выглядел беспомощным, как дитя малое, и в то же время было видно, что его эта беспомощность бесит. Олимпия, сложив руки в молитвенном жесте, лишь бормотала «Аве Мария» — на большее сил уже не оставалось.
— Святая Мария, Пресвятая Матерь Божья, вступись за наши грешные души…
Проговаривая слова молитвы, она смотрела в лицо сына, в это округлое, полудетское лицо. Сколько раз она гладила, ласкала его, покрывая поцелуями, сколько любви подарила ему! Все, что она ни делала в жизни, — только ради пего, ее Камильо.