Князь Никто

— Но если ты скормишь ей еще и свои туфли, то что мы тогда будем делать? — граф Оленев вытянул ноги в тонких шелковых носках.

“Пойдем босиком”, - вспомнил я свои слова, уже когда убрал руку.

Надо же, нас всех связывает столько воспоминаний. Примирений, ссор, каких-то общих дел и делишек, и просто праздных разговоров, важнее которых в тот момент ничего не было.

Не дожидаясь, пока Мороча толкнет меня еще раз, я шагнул дальше.

Следующий истукан казался самым широким. А он и был самым широким. Широкий в талии, широкий душой.

На лице дубового истукана только один глаз.

— Ты толстый, Витте! — повторил тренер. Он каждое занятие это повторял, не пропуская ни единого. А молодому баронету Ярославу только и оставалось, что опускать очи долу. Ну, если он не хотел получить тростью по спине. Вот и сегодня тренер вперил взгляд своих злющих глазок в широкую спину баронета, который почти забрался на препятствие.

Почти.

А потом все хохотали. Это же очень смешно, когда твой товарищ падает в грязную лужу.

Я всего лишь подставил ступню и чуть-чуть подтолкнул плечом. Мгновение, и только что раскатисто хохотавший тренер летит в липкую грязную жижу.

“А потом мы вместе сидели в холодном карцере и думали над своим поведением”, - вспомнил я и улыбнулся.

Оглянулся через левое плечо. Старая карга стояла рядом и, кажется, прислушивалась к моим мыслям. Ну что ж…

Я почувствовал ненависть сразу же, еще даже не приблизившись к высокому истукану из элегантного черного дерева. Мне не хотелось его касаться, я не хотел вспоминать ничего, что было бы с ним связано…

Безгубый рот над ухом что-то прошамкал. Рука Морочи толкнула меня под локоть. И я уперся всей пятерней в отполированную поверхность предпоследнего истукана.

— Алесь, я не понимаю, зачем?! — я сидел, понурив плечи и стараясь не смотреть на длиннополое черное одеяние моего старого друга.

— Тебе не понять, ты наследник, — князь Белосельский-Белозерский вздохнул. — А мне из всего наследства останутся только от мертвой коровы рога.

— Но можно же было поступить как-то иначе? — я поднял голову и заглянул в его темные глаза. Тот приподнял бровь. Пальцы его, затянутые в черный шелк перчаток пробежались по золотому ободку знака бесконечности на его груди. Бесконечная любовь Всеблагого Отца.

— Но мы же все равно будем друзьями? — осторожно проговорил он, заглядывая мне в лицо. — Давай поклянемся, что какими бы путями мы ни шли, наша дружба останется нерушимой?

“Даже если ты станешь архонтом?” — спросил я тогда.

— Ты же не знал, что Всеблагой отец не считает нарушение клятвы грехом, да? — из черного провала рта Морочи раздались каркающие звуки. Я понял, что она смеется.

— Не знал, — вздохнул я. — Но почему идолов шесть? Их должно быть пятеро!

— Коснись, может и узнаешь… — прошептала она, снова обдав меня холодом своего дыхания. Я сделал еще один шаг. Вид этого идола не вызывал из памяти никаких воспоминаний. Протянул руку.

Пальцы пронзила боль. Глаза затянула багровая пелена. Меня отбросило в центр островка, как будто в грудь ударили кувалдой. Дыхание перехватило…

— Значит, еще не время, — философски заметила Мороча и пожала костлявыми плечами.

— Почему ты мне помогаешь? — снова спросил я.

— Ты вступил в поединок с судьбой, смешной старик-мальчик, — сказала она. — И я тебе не помогаю вовсе, с чего ты взял? Это твоя война, ты и воюй!

— А вот это все? — я обвел руками капище окруженное деревянными истуканами.

— Это в твоей голове, а я всего-то заглянула на огонек, — Мороча подала мне руку, чтобы я мог подняться. А я даже не сообразил, что упал, когда загадочный шестой идол отказался показывать мне свое лицо. — Ты решил стать судией и повернуть ход времени вспять, опасный путь, и свернуть с него не получится. Ты проиграешь, если хоть одна капля братской крови прольется от твоей руки. И кости твои сгниют на самом дне этого болота, а с плотью твоей будет развлекаться вся Поганая Троица и лично Повелитель Червей. Ты проиграешь, если тобой овладеет сиюминутная жалость. Ты проиграешь, если трижды поддашься на уговоры влюбленной женщины.

— Если это в моей голове, это значит, что я могу сюда попасть, когда захочу? — спросил я, мысленно повторяя ее слова, чтобы не забыть. Ни капли братской крови. Сиюминутная жалость. Уговоры влюбленной женщины…

— Эта комната заперта, но ключ в твоем кармане, — быстро сказала она. — Сейчас тебе надо уходить.

— Подожди! — я попытался поймать ее за руку, но промахнулся. Со всех сторон к островку с идолами начала приближаться клубящаяся мгла. Быстро, словно стена урагана. — Я же хотел попросить совсем другого!

Последнюю фразу я выкрикнул уже в лицо Соньке-Арфистке.

Я снова был в ее комнате. Мы стояли в самой середине, она крепко сжимала оба моих запястья. Глаза ее были закрыты.

Колени дрожали. По спине сползала липкая струйка пота. Во рту ощущался отчетливый вкус крови. “Ненавижу старух, — подумал я, пытаясь высвободить руки из окостеневших пальцев Соньки-Арфистки. — Приходишь за мудрым советом, вместо этого слушаешь бессмысленную трескотню и лопаешь от пуза пирожки. Я приходил совершенно по другому делу, а вместо этого…”

Веки Соньки дрогнули и затрепетали. На несколько мгновений на ее лице замерло выражение сладкой неги, будто она только что проснулась от приятного сна. Но от него не осталось и следа, как только она открыла глаза.

Лицо ее исказила гримаса ненависти. Она разжала пальцы и с силой толкнула меня в грудь. Будь я своего “взрослого” размера, я бы даже не шелохнулся. Но тело подростка было довольно субтильным, так что меня отнесло к двери и довольно чувствительно приложило затылком.

— Ты воспользовался мной, маленький говнюк! — зло прошипела Сонька. — Убирайся. И забудь дорогу в мой дом!

— Но… Я не понимаю, о чем ты говоришь… — пролепетал я, прикрывая голову. На самом деле, я понимал. Ну или почти понимал. Знахарки, вроде Соньки, пользуются заемной силой, своей у них нет. Да, они могут быть очень могущественными, и им нередко доступно то, о чем аристократы со своей родовой магией могут только мечтать. Но у всего есть цена. И когда хтонические покровители решают вдруг взбрыкнуть и сделать по-своему, им ничего не остается, кроме как подчиниться.

— Все ты понимаешь, — слова вырывались из ее рта, будто она их выплевывала.