Князь Ночи

Какое-то время Гортензия разглядывала его, одновременно забавляясь и печалясь видом этого иллюзорного сияния, которое запечатлелось на лице человека, чудесным образом обласканного фортуной. А затем ее ясный спокойный голос положил предел его энтузиазму, отрубив, как топором палача:

– Если вы действительно желаете, чтобы этот брак случился, вы избавите меня от подобных церемоний.

– Что вы хотите сказать?

– Что я согласна выйти замуж за Этьена, коль скоро, по всей видимости, нет средства избежать этого. Но я не желаю служить посмешищем Сен-Флура. Чтобы между нами не было недомолвок, я ставлю два условия, соблюдение которых необходимо для моего согласия.

Маркиз даже вскрикнул от удивления.

– Условия? Я вообще-то не вижу, как вы можете их ставить? От вас ждут согласия, хотя и это лишь пустая формальность.

– О, сейчас увидите! Если вам надо, чтобы я стала графиней де Лозарг, то это случится в часовне замка, в присутствии всех людей, живущих в окрестностях – в замке и в деревне, как это всегда делалось в наших семьях. Я хочу быть обвенчанной в часовне Святого Христофора, чтобы это стало знаменательным днем для всех окрестных жителей, которые вновь обретут доступ в святую обитель, что им так дорога… По крайней мере тогда найдется много счастливых людей, хоть я и не буду из их числа. Что касается моего второго условия…

– Какое безрассудство! – прервал ее маркиз. – Я вам уже говорил, что вся постройка в плачевном состоянии и…

– Меня это не интересует. Пусть останется лишь одна стена за алтарем – я удовольствуюсь и этим. К тому же на Иванов день стоит жара. Время-то летнее. А если надо предпринять какие-то работы, я напишу в Париж, чтобы прислали необходимую сумму. Поймите же меня, дядя! Моя мать вышла замуж вдали от этих мест. Если вы желаете, чтобы я впрямь сочла Лозарг своим домом, мне нужно венчаться здесь!..

Возмущение и гнев, которым маркиз не осмеливался дать волю, настолько естественным было желание Гортензии, были столь велики, что он застыл, превратившись в каменное изваяние, всем своим видом выражая несогласие. Желая внести некоторое умиротворение, Гортензия позволила себе улыбнуться:

– Мадемуазель де Комбер сообщила мне, что существовал обычай во время свадьбы сажать можжевеловый куст перед домом невесты. Мне кажется, весьма затруднительно и нелепо сажать что бы то ни было перед собором в Сен-Флуре…

Но маркизу было не до улыбок:

– Мне бы хотелось услышать и второе ваше условие…

– Оно отчасти связано с первым. С тех пор как я нахожусь здесь, я часто слышу хвалы, воздаваемые аббату Кейролю…

– Этот жалкий, ничтожный клирик? Этот мальчишка?

– Вы меня не поняли. Я говорю о вашем прежнем капеллане, старом аббате Кейроле.

На сей раз в ледяных глазах повелителя Лозарга вспыхнула настоящая ярость, к которой – Гортензия могла бы поручиться в этом – примешивалась немалая доля страха… Но он ограничился сухим ответом:

– Вы требуете невозможного. Аббат Кейроль в слишком преклонных летах. Его трудно стронуть с места…

– Я бы, однако же, хотела, чтобы его попросили об этом. Если он откажется, что ж, посмотрим!

– А если я откажусь выполнить ваши условия? Если я сейчас скажу, что вы будете обвенчаны так, как я задумал? Если я настою…

– Ни на чем не следует настаивать, дядя! Полагаю, вам не понравится, если я в присутствии многочисленных гостей отвечу «нет», когда меня спросят перед алтарем, хочу ли я взять в мужья моего кузена. Голос так далеко и громко разносится под сводами собора…

– Вы не осмелитесь!

– Не заставляйте меня бросать вам вызов, дядя! Ведь второе мое имя – Наполеона…

Возвращение мадемуазель де Комбер положило конец этой сцене, которая грозила затянуться до бесконечности. Присутствие грациозной улыбающейся дамы погасило в душе Гортензии боевой задор. Но маркиз, застыв, продолжал стоять, неестественно выпрямившись, вне себя от досады на дерзкую особу, осмелившуюся ему перечить. На висках у него бились жилки, и нетрудно было догадаться, что он прилагает чрезвычайные усилия, чтобы не разразиться угрозами и оскорблениями. Наконец он отвел глаза от девушки и обратил к Дофине взгляд, в котором сквозила усталость.

– Ну, что же? – спросила та. – Вы достигли согласия?

– Пришлось, – раздраженно выпалил он. – Итак, мы посадим в Лозарге свадебный можжевельник этим летом в День святого Иоанна… А до тех пор, кузина, вы окажете мне большую любезность, оставив Гортензию у себя. Ко всему прочему, негоже ей жить под одной крышей со своим женихом.

И, не добавив ни слова, он выбежал прочь.

Глава IX Брачная ночь

В первое воскресенье мая в Комбере праздновали обручение Гортензии Гранье де Берни и Этьена де Лозарга. Стоял серый холодный день – такую погоду садовники называют «черемуховая зима», поскольку нередко цветение этого деревца совпадает с возвращением холодов. Это позволило Годивелле (получившей от маркиза приказ помочь Клеманс, употребив здесь свое кулинарное искусство) бурчать, что ненастье поделом всем им, так как красивый месяц, месяц май заповедан девичеством Пресвятой Богородицы и вовсе не подходит для свадебного сговора.

– «Майский брак к напасти!» – голосом пифии предрекала она. – И еще: «Не подобает разводить в мае брачные костры, от них же потом зажигают похоронные факелы…»

Коль скоро было понятно, что у нее в запасе еще немало столь же жизнерадостных сентенций, мадемуазель де Комбер суховато заметила ей, что все идет только к обручению, а свадьба состоится лишь в конце июня. Но Годивеллу было трудно сбить с избранной тропки. Она уверяла, что это одно и то же, так как обручальное кольцо будет освящено в церкви и поэтому в будущем уже невозможно расторгнуть союз, который скрепляется священником.

Гортензия знала об этом и с каждым часом теряла надежду. Прошло лишь две недели после ее стычки с маркизом, а больная нога все еще не позволяла ей покидать дом. Удавалось лишь доплестись, прихрамывая, до сада, притом с обеих сторон ее поддерживали Дофина и Клеманс. Между тем Франсуа постоянно копался в саду: обрезал фруктовые деревья, сажал рассаду капусты, салата, порея и семена овощей. Однако, несмотря на страстное желание что-либо узнать, Гортензия не могла ни сказать, ни услышать иных слов, кроме банальных замечаний о погоде и видах на урожай от сада и огорода. О чем еще можно было говорить под бдительным оком двух стражей? Оставался язык взглядов: когда она видела, что дамы смотрят в другую сторону, ее глаза умоляли, заклинали работника сообщить что-нибудь о Жане. Увы, на ее немые мольбы Франсуа лишь виновато пожимал плечами.

Где Жан? Что он делает? Почему не подает признаков жизни? Получив его краткое послание, Гортензия понадеялась, что держит в руках оружие, способное по крайней мере заставить маркиза отложить бракосочетание, быть может, даже на неопределенный срок. Но, по всей видимости, он примирился с необходимостью открыть часовню Святого Христофора. Там уже велись какие-то работы – об этом сообщил Пьерроне, дважды являвшийся с письмом от своего хозяина к мадемуазель де Комбер. Удалось ли помириться с аббатом Кейролем? Во время своего второго визита племянник Годивеллы поведал, что в Шод-Эг направляется господин Гарлан, видимо наделенный полномочиями чрезвычайного посла, и что он намерен по поручению своего повелителя встретиться со старым священником. Услышав это, девушка тотчас перебила его: