Князь Василий Долгоруков (Крымский)

— Мурзы подписали письмо не сразу, — доверительно сообщил Эмир. — У многих до сих пор в душе осталось сомнение.

— Сомнение? — Веселицкий собрал лоб протестующими морщинами. — Разве слово ее величества не есть лучшее поручительство? Разве пример ногайских орд не есть лучшее доказательство нашего миролюбия?

— Мурзы боятся, что будут приведены под российское подданство и станут подвержены платежу податей, набору солдат, принуждениям принять христианскую веру.

— В манифесте четко сказано, что татарские народы будут вольны и независимы и станут управляться по древним обычаям, — деловито произнес Веселицкий. И подчеркнул: — По своим обычаям!..

Спустя час татарских депутатов принял Долгоруков.

Веселицкий предварительно рассказал ему содержание полученного письма, поделился своими сомнениям, и Василий Михайлович новел разговор сухо, с жесткими, угрожающими нотками.

— Ваше согласие отторгнуться от Порты своевременно и похвально. Однако в Крыму есть верховный государь — хан, есть калга и правительство, которые по закону уполномочены решать подобные вопросы. Я не нашел в письме их подписей. Стало быть, и хан, и калга, и правительство против отторжения!

— Хан бежал к побережью, — пояснил Эмир. — Как же можно получить его подпись?

Долгоруков брезгливо скривил рот:

— Если хан бежит от своего народа — он достоин презрения… Но это ваши заботы!.. Мне же нужно прошение, подписанное предводителями крымского народа, а не мурзами.

Эмир-хан замялся, не зная, что ответить, оглянулся на Исмаил-мурзу.

Тот раздвинул тонкие губы, спросил вкрадчиво, что будет делать далее русская армия.

Долгоруков надменно выпятил жирный подбородок:

— У меня план один — иду на Кафу!

— Зачем же на Кафу? — забеспокоился Эмир-хан. — Мы не хотим воевать! Разве письмо мурз не говорит о нашем доброжелательстве?

— Письмо говорит о доброжелательстве этих мурз, но не всех крымцев. А поэтому я буду наступать!

Эмир-хан коротко перебросился словами со своими спутниками и попросил робко:

— Дайте нам пять дней… Пусть русская армия стоит у Салгира, а через пять дней мы привезем другое письмо. С требуемыми подписями.

Долгоруков прикинул что-то в уме и, после паузы, сказал холодно:

— Вы получите пять дней. Но если к сроку прошения не будет — я двину армию.

— Будет, будет, — поспешил заверить Эмир-хан. — Вы только здешние крепости не трогайте. Мы турок сами вышлем.

Эти слова оскорбили Василия Михайловича:

— Я выполняю волю ее величества, а не вашу!.. И я ее выполню!

Пока Якуб-ага переводил сказанное, Веселицкий, стоявший за спиной командующего, тихо шепнул ему:

— Ваше сиятельство, уж больно резко… Мы же не завоеватели. Мы — освободители.

Долгоруков не любил выслушивать советы младших по чину — строго глянул на канцелярии советника. Но все же, смягчив голос, добавил, обращаясь к депутатам:

— Мы не завоеватели Крыма, а его освободители. И крепости нам нужны, чтобы защитить татарский народ от посягательств коварной Порты.

Веселицкий сделал знак офицеру.

Тот шагнул к командующему, держа в руках раскрытую коробку, в которой тускло светились золотые часы.

Долгоруков достал сперва одни, затем другие, поглядел на них и вручил Исмаил-мурзе и Азамет-аге.

Депутаты принялись щелкать крышками, прислушиваясь к мелодичному тающему перезвону. (Веселицкий поморщился: «Этикет соблюсти не могут, мерзавцы!»)

Эмир-хан — лицо поникшее, в глазах обида, губы подрагивают, — надеясь, видимо, на подарок, ломким голосом пообещал вернуться ранее назначенного срока.

Долгоруков одобрительно кивнул, но подарок не дал.

Эмир растерянно посмотрел на Веселицкого.

Тот, не обращая внимания на переживания каймакама, жестом предложил татарам покинуть палатку командующего.

Ждать обещанные пять дней Долгоруков, разумеется, не собирался. И для этого у него были весомые причины.

Командуя победоносной армией, он даже в мыслях не мог позволить, чтобы крымцы диктовали свои условия, Сохраняя внешнее миролюбие, Василий Михайлович ни на секунду не сомневался, что эти улыбчиво-заискивающие татарские начальники — неприятели. Причем неприятели, которых только силой можно заставить отторгнуться от Порты. И он был преисполнен решимости сделать это!

Еще его тревожила судьба отряда генерала Щербатова, сообщившего два дня назад о взятии Арабата. Получив пятидневную передышку, Абазы-паша бросит все силы, стоящие под Кафой, против князя и — имея двадцатикратный перевес! — разобьет его. В таком случае покорение Крыма могло затянуться. Несложные размышления показывали, что если Щербатов не выполнит приказ о занятии крепостей Керчь и Еникале, то мощные береговые батареи турок закроют огнем проход в Черное море флотилии Синявина. Турецкие корабли, не встретив противодействия, будут свободно крейсировать у южного побережья Крыма, доставляя в Кафу — конечную цель похода Долгорукова — подкрепления и припасы из Порты и других турецких земель. Тогда взять Кафу скорым штурмом, как было с Ор-Капу, вряд ли удастся. Но длительная осада, при постоянном пополнении гарнизона крепости резервами, может стать гибельной для русской армии: все припасы будут подвозить из Перекопа, а многочисленная татарская конница, безусловно, постарается прервать коммуникацию, что вынудит армию отряжать для охраны обозов значительные силы, ослабляя тем самым войско под Кафой.

Длительная осада Бендер Петром Паниным явилась хорошим уроком для многих генералов. И для Долгорукова тоже!.. Обещая татарам пять дней, он знал, что простоит только день-два (пока подойдут обозы), а затем снова поднимет армию в поход…

После полудня в лагерь пришел большой обоз. Генерал Сент-Марк сразу подтянул упряжки с понтонами к берегу Салгира, стал налаживать переправу. Инженерные команды с топорами, канатами, крючьями работали сноровисто, и через три часа мосты были сооружены.

Первым по ним прошел авангард князя Прозоровского, усиленный двумя гренадерскими батальонами и егерским корпусом. Когда он скрылся за холмами, Долгоруков приказал начать переправу главных сил.

Сначала на правый берег перешли батальоны князя Алексея Голицына. Они выдвинулись на полверсты, растянулись в большую дугу, прикрыв место переправы. После этого по понтонам перетащили осадную артиллерию и весь прочий обоз.

Вечером Якуб-ага привел к Веселицкому встревоженного Эмир-хана.