Князь Владимир

После обеда, дав отдых коням, ехали все еще вдоль опушки. Проехали мимо веси, а когда были уже далеко, Олаф сказал вполголоса:

– Оглянись.

Далеко-далеко вздымалось небольшое пыльное облачко. Кто-то скакал во весь опор по пыльной дороге, куда уже недели две не падало ни капли дождя.

– Конь не рабочий, – определил Владимир. – Движется чересчур быстро.

– Уйдем в лес?

– Стоит ли… Похоже, скачет один.

– Думаешь, кто-то из людей конунга Ярополка?

Владимир повернул коня поперек дороги:

– Скачет младший дружинник.

Олаф хмыкнул:

– Тебе отсюда видно? А если старший?

– Младший, – определил Владимир уверенно. – Пусть догонит.

Олаф возразил уже с раздражением:

– Ты уж не ври, что видишь так далеко! Тогда у тебя глаз должен быть как у орла. Круглый.

– Сам ты круглый, – сказал Владимир хмуро. – Видишь, поблескивает искорка? Только младшие, получив шолом, носят его днем и ночью. Гордятся, чистят, перед девками бахвалятся. А старшие надевают только перед битвой, а так возят в обозе.

Олаф выругался. Он тоже видел искорку, что ползла по их следу. Даже очень отчетливо. И помнил, как бахвалился сам, когда впервые получил меч и щит, а железный шлем не хотел снимать даже во сне.

– Сколько тебе лет, Вольдемар?

– В дороге взрослеем быстрее, – ответил Владимир глухо.

Уже было видно скачущего всадника. Олаф сказал негромко:

– Он просто повернет и убежит.

– Ты бы убежал?

Олаф хмыкнул, отъехал на другую сторону дороги. Владимир видел, как поводья переложил в левую руку, а правой потянулся за дротиком. Это из лука викинги не стреляют, а копья научат бросать кого угодно!

Всадник несся галопом, за спиной развевался синий плащ. Когда приблизился, Владимир и Олаф разглядели юное лицо, сияющее и розовощекое. Конь перешел на шаг, уже когда оказался на расстоянии броска дротика, чего не сделал бы опытный воин.

– Кто смеет загораживать дорогу княжескому дружиннику? – вскрикнул он чистым молодым голосом.

Владимир хмуро смотрел, как молодец гордо выпрямился в седле. Шлем блещет, начищенный мелом, нестерпимо ярко сияют мелкие бляшки на кожаном панцире. Даже уздечка, стремена, седло – все блистает и стреляет по глазам яркими солнечными зайчиками.

– Тот, – сказал Владимир грубо, – кого ваша свора ищет. Слезай и ответствуй, кто тебя послал, к кому и с какой вестью. Нам твоя голова не нужна, но коня ты лишишься.

Всадник смотрел расширенными глазами то на одного, то на другого. Похоже, только сейчас сообразил, опьяненный сладостными мечтаниями о подвигах, что нарвался на тех двоих, кого ищут.

– Так вы и есть… – пробормотал он ошеломленно. – Боги, какая удача! Только не дайте им уйти.

Он выхватил меч, в лице был страх, что видение исчезнет. Владимир бросил зло:

– Спрячь меч! Нам не голова твоя нужна. Где Варяжко? Куда разослал людей? Сколько вас?

Всадник молча пришпорил коня. Владимир выхватил меч. Удар был силен, скрежет и звон оглушили, он пошатнулся в седле – в дружину великого князя слабых не берут, отразил другой удар, и тут всадник вздрогнул, из вскинутой руки вывалился меч. На груди внезапно вздулся доспех, кожа прорвалась, выпустив окровавленный клюв из булата.

Олаф крикнул издали:

– Ну как мой бросок?

Всадник медленно сполз на землю. Конь испуганно переступил, но не понес, остался, лишь кожа мелко вздрагивала. Олаф нагнулся, не слезая с коня, ухватил дротик и пытался высвободить.

– Он все равно бы не сказал, – объяснил он беспечно. – Молод, горяч, отважен… Только в Валгаллу не попадет.

– Почему?

– Зачем меч выронил? Ты видел, чтобы викинг перед смертью выпустил из руки оружие?

Владимир покачал головой, глядя на друга:

– Это я не хотел бы увидеть.

Глава 23

Теперь у них один конь был заводной. На него сложили тяжелые мечи, доспехи, одеяла и седельные мешки. Владимир учил Олафа на скаку пересаживаться с усталого коня на свежего, ну, еще не на скаку, а хотя бы на ходу, даже это может выкроить считаные мгновения, чтобы ускользнуть от погони.

Раздетое тело убитого оттащили с дороги в кусты. Владимир поспешно отогнал видение мертвого лица с недоумевающе вытаращенными глазами. Мог бы остаться пахать землю, был бы цел!

«А разве я сам не выбрал ту же дорогу?» – сказал себе сердито в оправдание. Остался бы рабом, кто бы гнался?

Прошла неделя, показалось даже, что от погони оторвались. Однако Варяжко словно мысли читал беглецов. Или догадывался, куда стремится Владимир. Однажды от пастухов узнали, что днем раньше вперед проехали дружинники, зачем-то согнали мужиков из окрестных весей, раздали оружие.

Владимир с тревогой посматривал на холмы, что с двух сторон подступили к дороге. Буреломы, выворотни, огромные пни, орешник, за которым так хорошо прятаться…

– Передохнем, – сказал он наконец.

– Устал, – сказал Олаф покровительственно. Он был бледный, изможденный, но спину держал прямо, а плечи разворачивал гордо. – А еще степняк.

– Я из леса, – напомнил Владимир. – Но мне не нравится запах дыма.

– Ты не любишь жареное мясо?

– Не люблю, если этим мясом стану я. Даже если станешь ты, то и тогда, пожалуй… хотя… гм… Пахнет не из веси, а из леса.

– Ну и что? Охотники.

– Глупо жарить добычу в лесу, когда до веси пара верст. Вон домики! К тому же кто разводит костер тайно?

Олаф хмыкнул:

– А как ты дым учуял!

Но лицо напряглось, усталость будто испарилась, он подвигался в седле, осматриваясь, уже не страшась при неосторожном движении сверзиться вниз головой.

Владимир соскочил, Олаф молча перехватил повод. Владимир пробежал вперед к гряде деревьев, окруженной густыми кустами, упал, выглянул из-под ветвей. Дальше обрыв, но наверху стоят двое с топорами. Еще двое быстро бежали справа, перекрывая единственную тропку, а внизу на конях мчится целый отряд в два десятка голов.

Опять Варяжко, понял он, холодея. Как бы ни был отважен, однако не надеется только на дружину, привел целое войско. И загородил все ходы-выходы, мышь не проскользнет незамеченной. Молод годами, но хитер и осторожен, сволочь. Быть воеводой, ибо старается предусмотреть каждый шаг противника.

Олаф прорычал за спиной:

– Собиралась стая уток изловить двух соколов!

– У них крепкие сети, – заметил Владимир.

Олаф рыкнул еще злее:

– А мы что, лоси?

Фыркнул, решив, что хольмградец просто дразнит. Владимир чувствовал, как стискивается сердце, а мышцы зябко подрагивают под кожей. Он чувствовал страх, но вместе со страхом и странное чувство гордости. Их явилось не меньше трех десятков, а то и четырех. Они уже прохлопали ушами их раньше, сейчас горят жаждой мести… Но разве они двое не чувствуют своей возрастающей мощи? Хотя бы потому, что неделю тому за ними гнался едва ли десяток.