Княжий удел

— Зачем ты это сделал? — прохрипел Улу-Мухаммед, выплевывая на траву кровь.

У хана хватило бы сил, чтобы выхватить саблю и ответить ударом, но перед ним был сын, его кровь, и рука, уже отыскавшая рукоять, ослабела.

— Ты отжил свое, — сказал Махмуд, выпрямляясь. — Дай теперь дорогу мне! Ты просто большое дерево, сердцевина которого превратилась в труху! Рядом поднялись сильные побеги, так почему ты должен глушить их?!

— Глупец, — хан согнулся еще ниже. Кинжал, застрявший у него в груди, сделался неимоверно тяжелым и тянул его к самой земле. — Все это я делал для старшего сына. Ты унаследовал бы не только Казань… а, возможно, всю Орду. Теперь я не знаю, хватит ли у тебя сил быть ханом. — Кровь обильно текла из раны, заливая халат.

— Если я убрал с дороги тебя, то уж, поверь мне, не дрогнет рука, чтобы расправиться и с братьями!

Теперь Махмуд был выше отца на целую голову.

Улу-Мухаммед не знал, что конец его будет именно таким. Он не боялся быть убитым воинами, никогда не носил под халатом брони и вот теперь умирает от руки собственного сына.

— Никому и никогда не говори, что ты убил меня… — тихо сказал Улу-Мухаммед сыну, и его слова прозвучали как завещание. — Тебя никто не поймет. Моя стража убьет тебя, а я не желаю твоей смерти. Сбрось мое тело с обрыва в Итиль и скажи, что я сорвался с обрыва и утонул.

Даже сейчас Улу-Мухаммед давал пример великодушия своему старшему сыну, тем самым унижая его.

— Я не стал дожидаться твоей смерти! — кричал Махмуд. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь из моих братьев воткнул мне кинжал в горло! Вспомни, как ты сам взошел на престол! Ты убил своих братьев, чтобы сделаться сильнее, теперь твоим путем последую я! Прости меня, отец, тебе и так скоро умирать, и я сделал это на благо нашего ханства! А за совет спасибо, я сброшу тебя в воду!

— Не надо… я сам, — отстранил Улу-Мухаммед руку Махмуда. — У меня еще есть силы! Жаль, умираю не на поле брани, не с оружием в руках.

Улу-Мухаммеду вспомнился поединок с батыром из рати Гыяз-Эддина. Он победил и тем самым спас свою честь и сохранил жизнь своим воинам, достойно удалившись в Бахчисарай. Даже тогда у него не было предчувствия близкой смерти, она казалась где-то далеко. А сейчас дух смерти накрыл его своим крылом, и в глазах Улу-Мухаммеда потемнело. Только бы хватило сил добраться до края обрыва. Будет гораздо хуже, если уже мертвого отца Махмуд начнет стаскивать за ноги к обрыву, чтобы потом, как падаль, сбросить вниз. И мелькнула мысль: не быть ему похороненным в ханской гробнице, а место, которое он выбирал при жизни, так и останется свободным.

Хан Мухаммед сделал еще один шаг, потом еще один. В глазах было темно. Куда же идти? Впереди появился свет. Может, это уже рай? Но он услышал голос Махмуда:

— Отец, ты медлишь! Может, тебе помочь?

— Нет, я справлюсь сам…

Внизу хан увидел белесые гребни волн разыгравшейся Итили. Сил у хана оставалось совсем немного, он приблизился к самому краю, посмотрел вниз и шагнул в бездну.

Улу-Мухаммед не почувствовал полета, удара о воду, не ощутил, как руки и ноги обволакивает мягкая ласкающая вода и бережно, как драгоценную ношу, укладывает на песчаное ложе.

Улу-Мухаммед был мертв.

Махмуд еще некоторое время постоял на берегу. Ему и самому не верилось, что великому Улу-Мухаммеду пришел конец. Отец всегда выходил победителем. А вдруг и сейчас хан справится с водной стихией и, громко хохоча, восстанет из реки? Но, кроме пенящейся поверхности, Махмуд не рассмотрел ничего.

Даже смертью своей Улу-Мухаммед преподал урок мудрости своему сыну. Он хотел оставить его честь незапятнанной — пусть он чистым взойдет на казанский престол, а потому предпочел сгинуть в водах Итили.

Махмуд, преодолевая сопротивление ивняка, который сейчас цеплялся особенно яростно, вышел к страже.

— Улу-Мухаммед… отца моего… больше нет… Он поскользнулся и упал в Итиль… Он утонул…

— Хан Улу-Мухаммед утонул? — выдавил из себя один из стражников.

Он знал Большого Мухаммеда не один десяток лет. Хан не умел беречь себя, и тело его было покрыто многочисленными шрамами. Однако смерть всегда обходила стороной сильного воина и забирала других. Страж поверил бы в смерть Улу-Мухаммеда, если бы она произошла на поле битвы, оттуда совсем короткий путь до ворот рая, и втайне каждый из них мечтал именно о такой кончине. Но чтобы утонуть… Такая смерть для победителя была позорной.

— Ты обманываешь меня, мальчишка! — вцепился он руками в ворот Махмуду. — Что ты сделал с моим господином?! Ты убил своего отца, чтобы самому быть ханом!

Махмуд увидел, как рука воина потянулась к сабле.

— Поди прочь! — отшвырнул Махмуд от себя воина — видно, не умер в сыне великий Улу-Мухаммед. — Отныне я казанский хан! Нам уже не достать со дна реки тело моего отца!.. Во всех мечетях ханства прочитать поминальные молитвы о Великом Мухаммеде. Пусть каждый почтит его память. Отныне в проповедях произносить его имя. Что ты стоишь?! Иди выполняй приказ! — прикрикнул Махмуд на старого воина.

— Слушаюсь, мой господин, — сказал страж, узнавая в юноше молодого Улу-Мухаммеда.

На седьмой день после смерти отца Махмуд устроил большие поминки. С базарной площади прокричали скорбную весть о кончине Улу-Мухаммеда. Душа бывшего властителя Золотой Орды еще не достигла райских кущ и неприкаянной бродила между людьми. Пройдет время, пока ее примут на небесах, а сейчас, в утешение ей, в мечетях ханства Махмуд велел читать суры из Корана. Были розданы щедрые подарки, и эти последние почести умершему отцу скорее походили на торжество после блестящей победы. А затем по городу поползли липкие слухи, что Махмуд убил своего отца ради казанского престола. Об этом, уже не стыдясь, говорили меж собой знатные карачи, а на базарных площадях распевали злые песни, высмеивая малый рост Махмуда. Вот тогда новый хан и показал свой нрав, затмив жестокостью отца. Виновным признавался всякий, кто посмел даже думать худо о новом хане: их били кнутами на базарной площади, с них сдирали кожу, рубили саблями головы, топили в реке.

На сороковой день душа Улу-Мухаммеда добралась до райского сада, где поют дивные птицы и текут прозрачные реки. На сороковой день в Казани прекратились казни, и город наконец поверил, что на смену великому Улу-Мухаммеду пришел новый хан.

Сразу после поминок Махмуд пригласил к себе мурзу Тегиню. Шариат велит чтить дядю как родного отца, и Махмуд задумался всерьез: «А может, действительно отправить его вслед за Улу-Мухаммедом? Но сначала нужно поговорить с ним, сейчас, как никогда, мне требуются хорошие слуги».

Мурза Тегиня вошел в зал, где его дожидался Махмуд. Мурза пришел к новому хану с опущенной головой, так когда-то он приветствовал великого Улу-Мухаммеда. Теперь он выражал почтение его сыну. Махмуд вышел навстречу старому слуге и, взяв его за плечи, прижал к груди. Тегине подумалось, что хан очень мал. И даже он, небольшой мурза Тегиня, поглядывал на Махмуда сверху вниз. На хане был просторный темно-голубой халат, который висел на нем, как на пугале, — настолько тщедушен и мал был его хозяин. Другое дело — Улу-Мухаммед! Порой казалось, что одежды лопнут на его огромном теле. Махмуд слегка отстранил от себя мурзу и, все еще придерживая его за плечи, спросил: