Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу
Шрифт:
Где восторженный, странный юноша, жаждущий, как чуда, ее любви? Его не находила Екатерина в этом исполненном достоинства молодом муже, глядящем на нее с прежним благоговением, но без прежней тоски. Лицо его исхудало, крупные мужественные черты стали четкими, почти чеканными, и еще яснее отобразилось во внешности Потемкина нечто – важнее красоты. За полтора года добровольного затвора о чем только ни мыслилось – за десять лет того не передумаешь! Тем паче, если ум к философии склонен. Не постарел Потемкин, но возмужал, укрепился духом, восчувствовал новую жизнь – и к испытаниям, и к счастью был готов.
Что-то
*
Потемкина произвели в поручики. Время шло. Но не было ни испытаний, ни счастья. Была обыденная, рутинная служба, ничего не дававшая ни уму, ни сердцу. Но он уже начал постигать великую науку смиряться и ждать. Ревностно изучал строевую службу, манежную езду. Был казначеем полка. Надзирал за шитьем мундиров. Пытливый ум жаждал хоть какой-то работы, поэтому даже мундиры становились пищей для размышления. Зачем, рассуждал Потемкин, в военной форме столько излишнего, неудобного. А если бы переделать? Но его мнением на сей счет никто не интересовался.
С Екатериной сложилась спокойная теплая дружба. Потемкин был частным гостем эрмитажных собраний, куда царица приглашала самых близких друзей. О любви не было и речи. Гриша как будто бы успокоился. Он не разлюбил, но привык к своей любви, как давно свыкся и с одноглазием, уже почти его не замечая.
Шло время…
И вот – война. Потемкина она застала в придворном звании камергера. Он был освобожден от воинских обязанностей, но заныла душа, запросилась в сражения. Хоть и страшно было… Не на прогулку же собрался. Григорий Орлов вызвался снабдить его рекомендательными письмами к командующему 1-й армией князю Голицыну. Дело оставалось за решением государыни.
Императрица позволила. Он и не знал, что, борясь с собой, позволила. Не хотела она его терять. Гриша долго колебался, попрощаться ли? Мужская гордость противилась. «Зачем ей это? А я – перетерплю…» Но не смог!
…Он склонился над ее рукой, со стыдом почувствовав, как одинокая слеза скатилась с ресниц по щеке. Екатерина, слава Богу, ничего не заметила. Грустно глядя на молодого человека, она говорила обычные в этих случаях слова напутствия, мысленно браня себя за то, что нужные, единственно верные слова не находятся.
Потемкин поднял голову.
– Матушка! Об одном молю… как о последней милости. Дозвольте писать вам… прямехонько вам. Единая для меня отрада будет.
Екатерина разрешила. Усталость была в ее душе – холодно, знобит, словно надышал студеный февральский ветер… А может быть, это обыкновенная лихорадка? Глядя в отчаянно-решительное лицо Потемкина, слушая его речь, полную любви, Екатерина думала почти с тоской: «Зачем все это?.. Господи, зачем?»…
*
На заседании государственного совета выступил Григорий Орлов:
– Нынешняя война являет собой прекрасный случай для осуществления давней мечты российской –
выхода нашего флота в Черное море. Но покамест море Черное нам недоступно, предлагаю послать эскадру в Архипелаг, дабы из вод Средиземных, с тыла, дать жару Мустафе.Екатерина слушала с удовольствием, хотя и знала, чья голова родила эту идею. Она уже решила дать Алексею Орлову секретную аудиенцию. Пока что Григория поддержала, хотя и слышались возражения – флот, мол, слаб и не готов.
– Ничто не мешает нам его усилить, – возразила Екатерина, и противоречащие голоса смолкли…
Алексея Орлова императрица приняла наедине, постаравшись, чтоб почти никто не знал об этой встрече. Поставила перед Алеханом блюдо с отборными фруктами, сама налила ликера.
Орлов молчал, ожидая, пока заговорит Екатерина. А она и не спешила, казалась спокойной и веселой, словно и не было военных проблем. Полюбовалась красивым цветом густого напитка сквозь драгоценное стекло, пригубила и только тогда промолвила:
– Спасибо тебе, Алексей Григорьевич, что хорошо подготовил брата к заседанию совета.
– Мы, матушка, это втроем обсуждали, – отозвался Алехан, – я, Григорий да брат наш Феденька.
– Ну, не скромничай. Я-то знаю, что в деле сем ты голова. О чем думаешь?
– Все о том же, государыня. Пребывание наше с эскадрой в Архипелаге может и греков против турок поднять, и нам позволит задать Мустафе трепку. Ведь с тыла-то, да еще из собственного моря они от нас ударов не ожидают.
– Препятствий, стало быть, не видишь? – усмехнулась Екатерина.
– А кто, матушка, все осторожничает да сам препятствия выискивает, тому и Господь не подает. По-моему, помолиться да за дело приниматься. Верное дело!
Екатерина налила ему еще ликера.
– Ну что ж, – сказала, – затея славная. Радуйся, Алексей, – осуществление сего подвига тебе поручаю. На тебя и ответственность ляжет. Сил уйдет немерено и средств. Ну, ты, верю, справишься. В командование эскадрой тебя определяю.
– А ведь я моря и не нюхал, – улыбнулся Алехан.
– Ну, вот и понюхаешь, привычка – дело наживное. Не бойся, опытные флотоводцы с тобой будут. Европа над нами станет поначалу издеваться, сие несомненно, думают, что мы с Балтики ни шагу. А мы им дадим звону! Так что не подкачай.
– Все сделаю, что смогу, государыня, сил не пожалею!
– А ведь я, Алексей Григорьевич, пригласила тебя, дабы справиться о драгоценном твоем здоровье, – беззаботно проворковала она. – Каково себя чувствуешь?
Алексей удивился, но понимал: если спрашивает, то не случайно. Сам он едва оправился от болезни, заставившей с месяц проваляться в постели. Несмотря на богатырское сложение и силу, здоровье его и впрямь оставляло желать лучшего.
– Да слаб еще, матушка. Ну, да война – болеть не время.
– Вот как? А по мне, так самое время полечиться… За границей.
Они глянули в глаза друг другу. Поняли друг друга без дальнейших слов. И вдруг расхохотались, как малые ребята. Орлов был в восторге.
– Ну, матушка, зададим, как говорить изволишь, звону осмалинам! Жарко им станет. Покажем всему свету белому, что есть Россия!
– Так и будет! Надеюсь на Бога и на тебя, Алексей Григорьевич. Счастлива я, таковых орлов имея…