Код предательства

Не ждать же Диане все десять лет, когда это я соберусь к ней приехать на верблюде предлагать руку и сердце…

Ну, что ж. Вариантов тут никаких. Мужика нужно мочить. Сейчас придушу его тут тихонько, оттащу к окошку, посплю с Дианочкой, а там видно будет.

Молился ли этот узурпатор перед сном?

Я уже размял пальчики, чтобы рывком, коротко крутануть ему шею. Чтобы всё быстро, чтобы не мучился. И чтобы Диану не разбудить.

Но что-то насторожило меня в его лице, которое так и оставалось скрытое тенью.

И в это время соперник мой во сне повернулся. Его волосатая рука бессовестно соскользнула на открытое бедро Дианы…

А лицо у неё совершенно счастливое…

Нет, вот тут самое время этого кобеля и замочить. И я уже изготовился. И… Замер…

Господи… Да это же… Я…

………………………………………………………………

Да… Тут очень длинная пауза возникла…

Да. Рядом с Дианой, положив ей руку на голое бедро, невинным сном младенца, спал я.

И мне было хорошо.

И, как и у Дианы, у меня было очень счастливое лицо.

И как это я сразу не обратил внимания, что волосатая рука – это моя рука?..

Главное всегда – никогда не спешить, ничего не делать сгоряча.

Жаль, конечно, что замочил охранника. Это же был мой охранник. Нужно будет завтра с Дианочкой посоветоваться, куда деть труп и кого бы из надёжных ребят подыскать на его место.

И – надо, наконец, зайти в музей Достоевского. Там, я слышал, работает интересный писатель Виктор Винчел.

Я давно хотел с ним познакомиться.

ТЁМНЫЕ АЛЛЕИ

Юлька Петракова. Мелкий серый воробышек на первом курсе Актюбинского пединститута. Кругом в тёплом сентябре поприходили на занятия накрашенные студенточки в мини и с разрезами до пояса макси. А Юлька – во всём простеньком, без изысков. Хотя и могла бы выделиться – папа зубной техник, мама – известная в городе на дому колдунья. Но – нет. Всё обыкновенное, слегка подростковое. Что, впрочем, выглядело вполне органично: всего семнадцать лет, росту чуть более полутора метров. Выдавали и все-таки выделяли Юльку из общего контингента глаза. Умные. Чёрные.

А я тогда в институте был уже «дедом». Третий курс, через год – учитель русского языка и литературы. Проходя как-то мимо Юльки и чуть не перецепившись, потому что маленькая и не заметил, я что-то отпустил в её адрес весёлое. Конечно, совсем не обидное, потому что девчонка, потому что, перецепившись через девчонку, можно использовать этот случай, чтобы познакомиться, сказать ей комплимент. Такой, чтобы улыбнулась. Я увидел умные глаза. Очень захотелось сказать что-нибудь необыкновенное. Сильно не напрягался. В двадцать лет идеи, мысли фонтанируют во все концы. Куда было Юльке деваться – она улыбнулась. Мы стали сразу разговаривать, будто знали друг друга тысячу лет. Любая точка, которой мы с ней касались в разговоре, оказывалась точкой соприкосновения. Мы будто сразу стали продолжать разговор, который только что, пару минут назад, прервался…

Так познакомились.

Юлька понравилась мне. Но я не стал провожать её домой после занятий, не стал дарить цветы, строить глазки. Я не воспринимал её всерьёз, как девушку, женщину. Она казалась мне ребёнком, с которым можно интересно поговорить на любую тему. Вместе посмеяться. Сходить на спектакль Сашки Самодурова.

Ну, домой мы иногда вместе шли. Совпадали маршруты. Ну, случалось, и до самых дверей я этого цыплёнка доводил. Ничего не специально. Просто так совпадало.

И домой к ней потом пару раз, а потом и чаще, я стал заходить не потому, что имел какие-то виды на маленькие, чуть припухшие, Юлькины губы и едва заметные груди. Просто у неё с литературой бывали какие-то неувязки, а я мог помочь. Я, как и Юлька, в литературу был очень влюблён, но прочитал, конечно, в силу своего возраста, больше. Притаскивал к Юльке всякие книги со стихами Вознесенского, Маяковского. Мы вместе, вслух, читали «Тёмные аллеи» Бунина.

Ах! Эти «Тёмные аллеи»!..

Юльке нужно было сдавать экзамен по русской литературе. Среди прочих вопросов был Бунин, которым я в ту пору зачитывался. Я взялся Юльке рассказывать о том, как сам отношусь к творчеству классика, что нравится, что – нет. Мы укладывались на диван с высокими подушками – на Юльке были только маленькие трусики…

Да, в квартире у Юльки летом, когда нужно было сдавать экзамен, было жарко, и она сбрасывала с себя одежду, оставаясь только в трусиках, и в таком виде продолжала со мной общение. В таком свободном её поведении, отчасти, был повинен и я сам. Я замечал и говорил Юльке об этом вслух, что она похожа на маленькую прекрасную статуэтку из времён античности. Что если ещё выбрить ей лобок и осветлить кожу, то можно ставить на пьедестал и бесконечно любоваться. Про лобок – это уже было позже, а пока – просто и целомудренно, мы укладывались на диван – ну, точь-в-точь Шурик со своей Селезнёвой – и читали вслух тёмные аллеи. Поверьте – лучшего, более эффективного восприятия знаменитого цикла Ивана Алексеевича быть не может.

Рядом со мной лежала симпатичная юная девушка с хорошенькой, практически, голой, фигуркой. Перспективные грудки, набухшие розовые соски.

Приставать, что-то делать с этим юным совершенством я ничего не собирался. Я считал себя по сравнению с ней бесконечно взрослым, чуть ли не старцем. Хорошо с Юлькой, замечательно, но какая может быть любовь с этим ребёнком? Ну, ещё посмотреть на неё – ладно. Что уж скрывать – смотрел бы, не отрываясь.

Я и страниц-то Ивана Алексеевича не замечал, читал всё по памяти, не замечая времени и не знаю, насколько близко всё было к тексту. Может, и совсем далеко.

Но Юлька получила по своей литературе пятёрку. И попался на экзамене ей именно Бунин. «Тёмные аллеи»…

Юльку я не целовал и нигде не трогал, хотя она безгранично мне доверяла.

Сессия благополучно завершилась, и её направили на практику в пионерский лагерь «Дружба», что находился рядом с Растсовхозом, посёлком моего детства. Там жили мои родители, и лето я тоже проводил с ними, ночуя отдельно, на чердаке, на ворохе зелёного душистого сена.

Естественно, что по вечерам я бегал проведывать Юльку.

Мы прохаживались с ней по длинной тёмной аллее из густых клёнов, которые над нашими головами переплетались ветками, мы шли, будто по зелёному коридору. Ночная свежесть и запах кленовых листьев…

Вот я думаю – душе необходимо своё питание. И это – музыка, мысли, чувства. Это картины, образы.

Какое питание получала душа Пушкина? Лицей, Царское Село… Статуи, ротонды, пруды, лужайки. Сотни умных книг. Театры. Балет. Вот эта строчка, о футболистах – она оттуда: «То стан совьёт, то разовьёт И быстрой ножкой ножку бьёт…».