Код предательства

Встречу тут же отметили жаркой любовной схваткой на стареньком диване.

Теперь можно было и поговорить. Эстония – это почти заграница. Культура со всех сторон. Но, самое главное, на семинаре было столько интересных людей! Нина Андреевна принимала самое активное участие во всех обсуждениях, конкурсах и соревнованиях, которые проводились на молодёжном форуме. После соревнований по стрельбе из малокалиберной винтовки, к ней подошёл сам инструктор Пент Моориц и душевно пожал руку русской комсомолке. Он потом вечером узнал её на дискотеке и предложил вместе попрыгать. И Нина Андреевна с этим Пентом, в оставшиеся до конца семинара дни, целовалась. Ходили вместе на дискотеку, в бар – очень было весело. Пент всё хотел, чтобы отношения у них стали самыми близкими, но Нина Андреевна ему не позволила, хотя весь последний вечер они провели вместе, в номере инструктора. Ну, конечно, он целовал её груди. Чтобы не помять платье, сельская учительница повесила его на спинку деревянной кровати. Груди целовал, хотел стянуть трусики, но Нина была в этом месте неприступна, как скала. Ну, потому, что ей, как мы все знаем, ещё замуж выходить. И – потому что Вадика она уже, кажется, любила… В этот момент Нина Андреевна нежно прижалась к Вадику и со значением стиснула рукой его обмякшего, уставшего, дружка.

Вадик слушал этот озвученный поток сознания и думал, что, однако, как быстро взрослеют эти сельские девушки. Всего десять дней, а какая чувствуется в Нине Андреевне продвинутость! Чтобы поддержать беседу он спросил, просто так – а не брала ли она чего в рот от этого Пента. Рассчитывал, что они сейчас вместе посмеются такому его нелепому предположению. Нина Андреевна, и правда, рассмеялась: - Ну, конечно же! Он всё так мучился, так хотел КОНЧИТЬ… Мне его стало жалко…

– Ой, - вскрикнула Нина Андреевна, мне ещё нужно домой забежать, я чайник на плитке оставила! Быстро оделась, выбежала.

Вадик некоторое время лежал без движения. У него возникло состояние оглушённости. Ревность, что ли? Откуда ревность, если они с Ниной Андреевной про любовь никогда не заговаривали? Вот только сегодня у неё вырвалось. Да… Сегодня у неё много чего вырвалось…

Несколько последующих дней прошли, как в тумане. Любовь? Да, не любовь это. Хорошо вместе проводили время – и только. Да и дурочка эта Нина Андреевна. Какая может быть к ней любовь?

И, в то же время, было ощущение, будто какой спецназовец молниеносно ткнул его ножиком в грудь. Так, как они умеют – смертельно, а, в первые минуты, даже и не больно. И – ушёл…

А Нины Андреевны и не было несколько дней. Готовилась к августовским совещаниям, возила в город, в отдел народного образования, какие-то бумаги.

Прибежала опять, когда время уже было ближе к обеду. Весёлая, влюблённая. Опять кинулась на шею – соскучилась. Опустилась на корточки, стала деловито расстёгивать Вадику брюки. Привычно достала из недр твердеющего дружка. Захватила, пока он ещё маленький, всего в рот целиком, и стала дразнить. Вадик испытывал некоторое смятение. Он никак не мог определить своего отношения к этой девушке. С одной стороны – он испытывал сильное уязвление. Больно ему было в груди от страшного рассказа его юной подружки. С другой стороны – он очень ждал, когда она снова придёт к нему в прохладный погребок, ему хотелось…

А потом что-то вдруг помутилось в голове. Накатила злость. До ненависти – один шаг! Вадик с характерным звуком выдернул изо рта Нины Андреевны разбухший ХУЙ и наотмашь, ХУЕМ, дал ей пощёчину. На лице девушки отобразилось неподдельное изумление. Вадик развернулся и ударил хуем по другой щеке. Потом – опять и опять. Нина Андреевна бросилась к выходу. Вадик – за ней. Когда она взбегала по ступенькам, он огрел её хуем по спине. А потом погнался за ней по полю. Бежать с поднятым хуем было неловко, он поддерживал его рукой и, когда удавалось нагнать подругу, опять смачно, с растяжкой, с размаху, ударял её по спине, по плечам, ягодицам – куда удавалось на бегу достать. Нина Андреевна споткнулась, упала. Вадик нагнал её, остановился, взял в обе руки разгневанный ствол хуя, как бейсбольную биту, и собрался убить, заразу, совсем, к чёртовой матери. Нина Андреевна лежала на спине, прикрыв руками лицо. Платье от падения задралось выше живота, обнажив «блядские» трусы, треугольник которых сбился на бок, совсем всё раскрыв напоказ.

Вадик, правда, собрался её совсем убить. Вместо этого он что-то задержался, задумался, потом… рухнул на Нину Андреевну. Оторвал руки от лица и жадно впился в её губы. И одновременно хуй с усилием воткнул, вогнал, засандалил через низ живота, до самых гланд. Так, что Нина Андреевна вскрикнула на мгновение, перестала дышать. Но Вадик не останавливался.

– Блядь!
– Кричал он, отрывая губы от поцелуя, - Ёбанная в рот!!!
– Матерщинными словами ругался. Но по смыслу, вроде, подходило. Да и не мог Вадик других на тот момент найти. И – целовал дальше. И – ЕБАЛ!!!

Никогда в жизни ему ещё не было так хорошо с женщиной. И – как признавалась потом Нина Андреевна, - ей тоже.

Когда наступила осень, они поженились. Вадик устроился в районную газету корреспондентом, потом дошёл до главного редактора. Жили они с Ниной Андреевной долго и счастливо.

Что, впрочем, не исключало ситуаций, когда журналисту приходилось опять брать в руки хуй и жёстко корректировать её поведение.

ПОЧТИ ВСЁ ТО ЖЕ САМОЕ

НАТАШКА

Наташку открыл бывший поэт Коля Адамов. Тогда он был поэтом действующим. Здравствующим. Потому и открыл. Ведь Наташка умная была. Не только красивая, но и умная.

Коля увязался за ней на улице. Увидел симпатичную попку в джинсах - и поскакал следом. Он за всеми попками скакал, а тут ещё Гюльчатай, то есть, Наташка, и личико показала. Губки пухлым бантиком, щёчки-персики и - глазищи! Коля заговорил стихами. Теми, что всегда, и чем, бывало, часто пугал, непривыкших к такому обращению, актюбинских попок. Кроме Саши Чёрного, Коля читал и своё:

Вы знаете, ведь это - как болезнь

Я должен видеть Вас ежеминутно

И что я есть, и почему я здесь

Я всё при Вас воспринимаю смутно...

Наташка ответила сразу. Что-то типа:

Мы – рабы

Рабы с момента зачатия

Как только Природа совьёт из любви эмбрион...

Вроде как достаточно, чтобы два молодых существа получили возможность для более близкого знакомства. Что они, собственно, вскоре и сделали, но Коля мне долго в этом не признавался. Рассказывал обо всех и всё. И про студенточку. И про уборщицу в подсобке овощного магазина. А про Наташку молчал. Уже после, когда Коля женился на красавице (конечно же! опять - красавице!) Ирине, когда прожил в далёкой Москве лет восемь или пятнадцать, он так, между прочим, обронил как-то в сторону пару фраз.

Не знаю, почему они - и Коля, и Машкович так стеснялись говорить о Наташке. Даже Машкович. Этот герой-любовник на сцене и в жизни, который рассказывал свои истории с женщинами так, что они казались страшной неправдой. У них в театре гибли рододендроны, если случайно им доводилось слышать рассказы Машковича о женщинах. Но - и он молчал о Наташке. А рассказал спустя лет десять или восемнадцать, когда жил уже в Талды-Кургане со своей красавицей и царицей над ним, Тамарой. Рассказал, а потом долго молчал.

Спустя двадцать-двадцать пять лет, и Коля, и Машкович, каждый в отдельности, как Бойль-Мариотт, пытались расколоть меня. Во мне подозревали счастливого преемника и ожидали, традиционного уже, смущения и грустного молчания по поводу пережитых катаклизмов. Но тогда мне нечего было им рассказать.

Я рассказываю сейчас.

В 70-е годы Наташка была красивой умницей-диссиденткой. За перса она вышла замуж именно поэтому. Она полюбила его поэтому. Он полюбил её за красоту, она его - в первую очередь, из диссидентской своей вредности. А не потому, как она потом пыталась версифицировать: сильный, стройный... Хотела идти всем наперекор, всё делать наоборот - и вышла за перса. Бросила институт, страну (продала Родину) - уехала с персом в Германию.