Кодекс Охотника. Книга VIII

Игрок всегда знает, чем задеть другого игрока. А Распутин был игроком, и играл он на чужих судьбах.

Доброхотов же получил слишком много власти в Империи. Непонятно, сколько в нем было патриотизма, а сколько от желания сохранить свое, но герцог очень рьяно боролся против врагов Империи, выделяя на это много денег и средств, а также тратя свое бесценное время.

Уже несколько раз их интересы заочно сталкивались по всему миру, и Распутин уже понял, что в именно в делах Империи, Доброхотов бился до последнего.

А еще, конечно же Галактионовы. Род, считавшийся мертвым. Род, так многое отобравший у его семьи. Распутин хоть и был баснословно богат, но не любил тратить средства впустую. Если одним выстрелом можно убить двух зайцев — он так и делал.

В дверь постучали, и Георгий понял, что сейчас все узнает. Но не спешил впускать слугу.

Он дал себе еще один шанс, и напряг мозг, пытаясь найти тот момент, где мог прогадать, и где ошибся.

ТОЧНО! Его осенило! Наверняка это дело было связано с Вербицким, старый плут, который наверняка так просто не проглотил слова обиды.

Распутин понимал в тот момент, что может пережать обиженного князя, но решил рискнуть. Если все получилось бы, то он стал верным псом в самом сердце Империи. Вот только, наверное, прогадал таки... Вербицкие всегда слишком рьяно оберегали Императорскую семью. Даже во времена восстаний занимали места за их спиной. Чёртова Империя!

— Разрешаю! — дал свое позволение Распутин слуге, который должен был подать ему тапки, и сообщить самые свежие новости.

Дверь отворилась, но зашел не слуга. Зашел его личный начальник охраны.

Распутин напрягся.

Любомира он видел не так часто в последнее время. Тот все больше и больше уходил в свои фанатичные тренировки, и загонял при этом гвардию до состояния, близкого к смерти. Впрочем, умирали люди нередко на таких тренировках, зато после них их можно было назвать настоящими машинами для убийств.

— Что случилось, Любомир? — в его присутствии не хотелось сидеть, и он встал.

— Мертвы... — сухо ответил Любомир, и сжал от ярости кулаки, да так, что Григорий услышал отчетливый хруст.

— Кто?

— Все... — перешел на рык Любомир.

Такое состояние у него было нечасто.

Обычно, это было когда у него не получалось получить то, чего он желал. Например, когда очередная дама для вечера отказывала ему, ну или когда задевали его воинскую гордость.

Что с такими дамами случалось потом, история умалчивает, а вот что с мастерами клинка, посмевшими его тронуть — как раз известно.

Любомир был настолько фанатичен, что преследовал их, и добивался честного поединка, в котором с удовольствием убивал обидчика.

Что примечательно — оскорбить Любомира было очень легко. Однажды он отпросился в командировку в далекую Японию, где его назвали острым лишь на язык, а на деле глупым бездарем. Весь разговор происходил в переписке по сети, но Люба их нашел... И доказал, что он лучший.

— Так, стоять! — рявкнул Распутин, и активировал свою ауру, которая должна была привести Любомира в чувство. — Я запрещаю тебе психовать в моей спальне! Говори, что случилось!

Знал он, как тот психует, и что потом приходится делать перестройку, а спальня ему дорога, как память. Когда-то у него была такая, пока ее не отобрали.

— Кхм... — едва взял себя в руки Любомир, и прокашлялся. — Он убил их... И прислал сообщение.

Гений мысли, которым себя воображал Распутин, ничего не понял. Такое случалось редко.

— Кто... Кого?

— Лучше показать, — сдался Любомир, и сделал приглашающий жест на выход из спальни.

Распутин накинул на себя вещи, которые приходилось брать самому, а не ждать слуг, и морщась, пошел в свой кабинет.

Что дело важное он понял, но осознал до какой степени — лишь тогда, когда по дороге не встретил слуг вообще. Такое бывало исключительно редко, когда они боялись за свою жизнь.

Распутин предполагал, что Любомир поведет его в кабинет, где и решалось большинство рабочих моментов. Вместо этого они пошли по длинным коридорам совсем в другую сторону.

Любомир не любил много говорить, потому делал все молча, а Распутин слишком ему верил, чтобы заподозрить хоть в чем-то. Хотя бы потому, что их соединяла клятва души, и нарушить ее он не мог.

Любомир вывел Распутина во внутренний дворик их замка, где указал на его любимую разломную сакуру.

— Там...

— Любопытно... — задумался Распутин, и стал приближаться к дереву.

Однако, с каждым его шагом, его ноги становились все тяжелее и тяжелее, и теперь, после десятка пройденных метров, он уже сам рычит, как ранее делал это Любомир.

Под его любимым деревом, где он так любил проводить время в одиночестве и медитациях, была сложена пирамида из человеческих голов. Голов его усиленной боевой звезды. Все пять отрядов по пять человек во главе со стариком Валериусом были здесь.

Но даже не это так выбило почву из-под ног всегда рассудительного Распутина. Далеко не это...

— УБЬЮ.... ВСЕХ УБЬЮ!!! — шипел и орал он от ярости. — КТО-О-О ПОСМЕ-Е-Е-ЕЛ?! — натурально завыл он от боли и бессилия, а затем рухнул на колени, и потерял контроль над своей аурой, которая стала расширяться и атаковать все, что попадет в ее поле.

А сам Распутин не обращал на это внимание. Он смотрел полным ярости взглядом на сломанный клинок, который был воткнут прямо перед пирамидкой. Три части клинка торчали в земле, и были сломаны совсем недавно, что можно судить по отметинам на тусклом железе. А еще отсутствовала самая важная его часть — уникальный камень, который давал мечу всю его силу... А нет! Вот валяются осколки... Какой-то вандал просто раскрошил неуничтожаемый кристалл, стоимостью в несколько миллионов, но дело было совсем не в деньгах!

«Лучезарный»... Утерянное наследие. Меч, который он так искал, и который был ему дорог, как память об погибших великих предках. Который носил его любимый дед, и хотел передать ему лично в руки.

Сколько ночей он не спал, представляя, как однажды его рука сжимает рукоять клинка и он, наконец-то, мысленно обратиться к предкам. Тот сакральный символ, который обозначал возрождение его Рода, теперь был уничтожен.

— Галактионов... значит, — прошептал на время обезумевший от злости могущественный Распутин. — Даже от отравления Императрицы я не получил столько удовольствия, сколько получу от твоей смерти!