Кодекс принца. Антихриста (сборник)

Сигрид прошла в кухню и, открыв банку дорогих кошачьих консервов, выложила содержимое в глубокую тарелку. Поставила тарелку на пол, после чего мы допили шампанское, глядя на Бисквита, невозмутимо поглощавшего свой корм.

– Я подобрала Бисквита два года назад, как Олаф подобрал меня. Он был тогда тощим перепуганным котенком.

– Он с тех пор изменился.

– Вы хотите сказать, потолстел?

– Да. И совсем не выглядит перепуганным.

Она засмеялась.

Я почувствовал голод. Мне хотелось, подобно Бисквиту, потребовать ужин. Но мы, люди, вынуждены лицемерить, и поэтому я спросил, не проголодалась ли она. Она, должно быть, не расслышала вопроса, потому что заговорила о своем:

– Знаете, если бы не Олаф, я бы давно умерла. И это было бы даже не очень печально, при моей тогдашней жизни. Олаф меня не только спас, он еще и научил меня всему, ради чего стоит жить.

Она начинала меня раздражать со своим святым Олафом. Так и подмывало сказать, что он умер, а меня, живого, пора бы накормить. Я ограничился мелким хамством:

– Вы хотите сказать, что он научил вас заменять наркотики алкоголем?

Она звонко рассмеялась:

– Научи он меня только этому, уже было бы прекрасно. Но он меня еще много чему научил.

Я не стал спрашивать, чему же научил ее Олаф. И заявил попросту, что хочу есть. Она как будто проснулась:

– Простите меня, я плохая хозяйка.

Что правда, то правда.

– Чего бы вы хотели поесть?

– Не знаю. Того же, что вы.

– Мне никогда не хочется есть.

– Сегодня вечером сделайте исключение. Вы говорили, что не любите пить одна, а я не люблю есть один.

Мои манеры повергли ее в недоумение, но я был слишком важной персоной, и ей оставалось только подчиниться. Она открыла холодильник, ломившийся от припасов, и растерянно уставилась на его содержимое. Ни дать ни взять, кокетка, которая, обозревая свой богатый гардероб, готова заключить, что надеть ей нечего.

Я пришел ей на выручку:

– Смотрите, есть эскалопы, макароны, грибы, сметана. Стряпать буду я, идет?

Она просияла и с явным облегчением спросила:

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Вымойте грибы и нарежьте их ломтиками потоньше.

Я очистил головку чеснока, натер и обжарил в масле вместе с мясом. Нарезанные грибы припустил в другой сковородке. Сложил все в кастрюлю и залил целой банкой густой сметаны.

Сигрид смотрела на меня с тревогой.

– Олаф делает это не так? – спросил я.

– Не знаю. Я никогда не видела, чтобы он стряпал.

Что же это за странная пара? И почему я продолжаю называть ее Сигрид? Имя у нее наверняка французское. Какое? Я понятия не имел.

– У вас найдется хорошее вино? К этому блюду пойдет красное.

– В винном погребе, наверно, есть, но я в нем не разбираюсь.

Я заметил бутылку красного в углу кухни.

– А это?

– Ах, да. Наверно, Олаф принес.

Она подошла, чтобы прочесть этикетку.

– «Кло-вужо» две тысячи третьего года. Это хорошее?

– Замечательное, откройте-ка.

Я сам удивлялся своему развязному обращению с ней.

– Мы будем ужинать в кухне или в столовой?

В кухне не было французских окон, что и определило мой выбор. Сигрид, которую наверняка звали не Сигрид, поставила приборы. Я сварил макароны и подал все на стол.

– Очень вкусно, – вежливо проронила она.

– Съедобно. Я приготовил много, чтобы осталось на завтра. Это блюдо становится вкуснее, когда постоит.

Я думал огорчить ее перспективой есть и завтра. Она же, воспользовавшись этим предлогом, едва прикоснулась к еде: «Вы же сказали, что завтра будет вкуснее».

Меня всегда раздражали женщины, которые не едят, а ковыряются в тарелке. Я чуть было не сказал ей об этом, но одумался: нельзя откровенно хамить человеку, который так любезно принимает меня в своем доме и угощает «кло-вужо» 2003 года.

– Это, знаете, замечательное вино.

– Наверно, – кивнула не-Сигрид, отпив глоток. – Мой вкус недостаточно тонок, чтобы его оценить.

– Вам не нравится?

– Не так, как хотелось бы.

– Понятно. Вы экстремистка – шампанское и только шампанское.

– Вот именно.

Я по-прежнему не решался спросить, как ее зовут. Мне до того хотелось это знать, что от чрезмерного любопытства вопрос прозвучал бы слишком интимно. Однако было еще немало вопросов, которые меня так и подмывало ей задать: кем был Олаф, кто, по ее мнению, я, какие общие дела нас связывали? Вот эти темы и вправду были табу. По сравнению с ними область ономастики представлялась вполне безопасной. Возможно, было даже невежливо не спросить ее об этом.

– Как вас зовут?

Она улыбнулась:

– Как вам хочется.

– Что-что?

– Как бы вы хотели, чтобы меня звали?

– Какая разница, чего бы я хотел? Скажите мне ваше имя.

– У меня его нет. То, что значилось в паспорте, так ко мне и не пристало. У матери был склероз, и она звала меня каждый день другим именем. Отец и брат вообще никак не звали. А в школе ко мне обращались по фамилии, которую я, к счастью, сменила.

– Почему к счастью?

– Потому что моя фамилия была Батист. Это мужское имя. Странно себя чувствуешь, когда тебя кличут Батистом.

Я невольно вздрогнул. Повисла пауза.

– Кстати, – нарушил я молчание, – это имя дает вам право крестить. Так что можете сами выбрать себе любое. Как вы себя называете, когда говорите сами с собой?

– Никак не называю. А вы себя?

– А как же! Бывает, выругаешь себя в сердцах: «Батист, какой же ты болван!»

– Вы назвали себя Батистом! – расхохоталась она. – Я совсем заморочила вам голову.

Я постарался загладить промашку:

– А как зовет вас Олаф?

– Шведским именем.

– Вам нравится?

Она пожала плечами:

– Я привыкла. Лишь бы не Батистом, все остальные имена я люблю.

– Даже Гертруда?

– Гертруда – хорошее имя.

– По мне, уж лучше Батист.

– Я не люблю мою семью, как же мне любить это имя? И потом, знаете, мне это нравится: носить то имя, которое человеку хочется мне дать.

– Получается что-то вроде временной работы.

– Вот именно.

– Какое же имя выбрал для вас Олаф?

– Я вам не скажу. Не хочу влиять на вашу фантазию.