Кое-что о Васюковых

— А если их уже кто-нибудь взял? — спросила мама.

— Да кто польстится на старый туфель?

— Старый, — передразнил папа. — Он знает, какие у нас были туфли. Он покупал!

— Сеня, потребуй жалобную книгу, — сказала мама.

— Дайте жалобную-книгу! — крикнул папа.

— У нас нет жалобной книги, — » испугался гардеробщик.

— У всех есть, а у них нет. У них свои законы. Государство в государстве, сказал папа.

— Сеня, опомнись! — попросил дядя. — Нельзя же так. Найдутся ваши туфли. Ну, потерпи немного, не устраивай скандала.

— Советы я могу получать в юридической консультации, — ответил папа. — Там за десятку мне дадут любую консультацию. И даст ее мне квалифицированный юрист, а не такой периферийный любитель, как ты!

— А все же нехорошо, гражданин, так вести себя в театре, — сказал кто-то из очереди.

— Я требую только свое, — ответил папа. — Я требую свое, а не чужое.

— Посмотрела бы я, как вы бы вели себя, если бы у вашей жены пропали туфли! — сказала мама.

— Он бы разнес весь театр, — рассмеялся папа. — Он бы камня на камне не оставил.

У дяди Коли, у большого дяди Коли, лицо сделалось какое-то скучное, будто у него заболели зубы. Папа посмотрел на него и сказал:

— Эх ты, периферийная нюня!

Дядя Коля «ничего не ответил. Он повернулся и, не попрощавшись с нами, вышел из театра. Папа побежал за директором. Скоро он вернулся с каким-то стариком невысокого роста, с красиво расчесанной бородой. Старик вежливо поклонился маме и сказал:

— Я очень сожалею о происшедшем. Поверьте, у нас это никогда не случалось.

— Так всегда говорится, — быстро ответил папа. — Третьего дня в Щелыковских банях у одного командированного пропала рубашка «фантази» и бандаж для грыжи. Местный гардеробщик тоже клялся и божился, что в их бане это первый случай за последние четверть века.

— Здесь все же академический театр, — тихо ответил старик.

— Вижу, — ответил папа. — Академические порядки, нет даже жалобной книги!

Директор подошел к гардеробщику, приложил руку к сердцу и сказал:

— Иван Гаврилович, родной, голубчик, очень прошу вас, найдите сейчас же эти туфли!

Гардеробщик начал искать. Из театра почти уже все ушли. Остались только те, кто стоял за нами в очереди. Они были недовольны. Они говорили, что нехорошо, некрасиво заставлять ждать сто человек. Мама ничего не отвечала. Она стояла бледная, в своем фиолетовом платье с черной бархатной розой на груди. За всех нас отвечал папа. Скоро гардеробщик нашел наши туфли. Папа хотел ему дать рубль, но он не взял. Мама надела старые туфли, а новые завернула в газету, и мы вышли на улицу.

Мама сказала, что у нее уже стерлись все образы. А папа начал ругать театры. Он никогда не будет больше открывать театральный сезон. Ну его к черту, этот интеллектуальный праздник! Можно прожить и без таких праздников. Тем более что у нас есть телевизор. Не будем ходить в театры, пусть они горят на медленном огне. Мама с ним не согласилась. Театры ей нужны. Без них она жить не может. Но здесь ее ноги больше не будет. Ей свои нервы дороже театра, если даже они академический!

У мамы нет счастливой сорочки…

Моя мама верит в счастливую сорочку. Есть люди, говорит она, которые родились в сорочке. Они живут припеваючи. Такие люди горя не знают. Я, наверно, родился не в сорочке, а совсем голый. Я живу ие припеваючи. Вчера я опять получил двойку по арифметике.

Когда папа увидел табель, он сказал:

— В нашей стране давно отменены телесные наказания. И это совершенно правильно. Но учти, если ты принесешь ещё одну двойку, тебе будет плохо.

— Его надо прибрать к рукам, — сказала мама. — Я жду не дождусь, когда придет Пелагея Ивановна. У меня будет больше свободного времени, и тогда я займусь им по-настоящему!

— Им надо заняться вплотную, — согласился папа. — Чаще проверяй его тетради. Проверка исполнения — великое дело!

Пелагея Ивановна пришла к нам через неделю. Она была высокая, толстая и большая, как пароход.

— Ох ты, парень-паренек, кавалер с ноготок! — сказала она, прижимая меня к груди, широкой как перина. — Ты, кавалер, пироги любишь?

Пелагея Ивановна стала нашей домработницей. Она начала жить в столовой, за ширмой. Она была очень сильная, целый день варила, жарила, пекла, бегала по магазинам, стирала и никогда не жаловалась маме на работу. По вечерам она уходила за ширму и там садилась на раскладушку и что-то шептала про себя.

Она даже не выходила смотреть телевизор. Пелагея Ивановна говорила, что от телевизора у нее «в глазах мелькание». Папе это нравилось.

— Мне даже не верится, что я достала такую домработницу. Порой мне кажется, ^что это сон! — сказала мама.

— Да, это редкая удача, — ответила тетя Настя. — Ты родилась в сорочке.

— Сорочка тут ни при чем, — сказал папа. — Просто Пелагея Ивановна из тех, из старорежимных домработниц!

— Таких домработниц теперь почти не встретишь, — вздохнула тетя. — Их осталось так же мало, как бизонов в Беловежской пуще.

— Кстати, в пуще живут не бизоны, а зубры, — заметил папа. — Но не в этом дело!

— Все домработницы только думают о том, — продолжала тетя, — как уйти от нас на курсы кройки и шитья, на курсы экскаваторщиков или в Политехнический институт. Они живут у нас как транзитные пассажиры на вокзале.

— Они ждут, когда им закомпостируют билет, — кивнул папа. — Пелагея Ивановна не ждет билета, она вообще ничего не ждет от жизни. Она старорежимная старуха, и в этом наше счастье! Вы заметили, что вечерами она сидит на раскладушке и что-то бубнит себе под нос?

— Мне давно хотелось узнать, о чем она шепчет? — спросила мама.

Она молится, — ответил папа. — Каждый вечер она общается с небом.

Вам только не хватало иметь дома религиозную старуху, — сказала тетя.