Когда боги спали

Удовлетворенный, он оглядел макет. Оторвав от него взгляд, он увидел перед собой мерцающий под Демонской луной настоящий Занзер и великий дворец, где Ирадж Протарус восседал на своем золоченом троне. Интересно, о чем думает Ирадж и что он видит перед собой, когда отрывается от лицезрения многолюдного своего двора? Кто у него теперь в друзьях? И кто его враги? Ирадж мог бы бросить к воротам этих загадок самую большую армию, но так и не одолел бы этих вопросов. Разрешить их не смогли бы ни люди в доспехах, ни рогатые демоны.

Сафар припомнил головоломку из книги Аспера:

«Два короля правят в краю Хадин,Один — проклят, другой — ненавистен.Один видит то, что можно увидеть глазами,Другой мечтает обо всем, что можно представить.Один слеп, другой блуждает во мраке.Который же прав из них, кто скажет?Известно лишь, что стучался Аспер в замок,Да заперты ворота, спят боги».

Сафар бросил прощальный взгляд на мерцающий город и прекрасный дворец, о котором мечтал тот, другой человек. И отвернулся Сафар.

До конца сотворения заклинания оставался лишь один штрих. Он обложил модель по кругу сухими ветками, пропитанными креозотом. Они издавали маслянистый запах, не очень приятный, но и не очень противный. Он все посыпал порошком, образуя концентрические круги красного, зеленого, желтого и черного цветов. Из порошка всех цветов он просыпал широкую тропинку перед воротами. И к этой тропинке приложил серебряный кинжал, добиваясь четкого и глубокого отпечатка. Затем он прижал рядом амулет со скакуном, так, чтобы отпечаток вставал на дыбы над отпечатком лезвия.

Покончив с этим, он очистил кинжал и амулет, чтобы на них не осталось и крошки порошка. Затем осторожно убрал предметы в седельную сумку.

На гребне холма, из-под большого валуна, пробивался родничок, создавая небольшую лужицу. Сафар обмылся в ней, пока вода не стала черной.

Затем он вышел из воды, блестя на солнце мокрой кожей и оставляя за собою темную лужицу своей скорби.

Потом он тщательно оделся в чистую тунику, бриджи и широким кожаным поясом опоясал талию. Надев сапоги, он нацепил шпоры и огляделся, обдумывая, что же дальше предстоит сделать.

Но все уже было сделано.

Поэтому он сел на камень и принялся ждать, хоть и сам не зная точно, чего же он ждет.

Он думал о Кирании. Пред ним предстал обновленный образ горы Невесты с ее свитой, и пахнуло весенним запахом обещания новизны и свежести. Он увидел широкие оттаявшие поля долины, покрытые свежими зелеными побегами, прорывающимися через остатки снегов. Увидел он просыпающиеся после зимней спячки сады, набухающие почки, где вскоре появятся вишни, персики и яблоки. Увидел он заспанных мальчуганов, гонящих коз на пастбище, хихикающих деревенских девушек, поддразнивающих ребят, увидел ворчащих старушек, отбивающих на камнях набившуюся за зиму в одежду копоть. На озеро возвращались птицы, заполняя воздух песнями ухаживаний и вызовов. Он увидел, как над покрытыми серыми сланцевыми пластинами крышами поднимаются дымки очагов, и ощутил запахи жареной баранины, нашпигованной чесноком, и свежеиспеченного хлеба, и подрумяненного на огне сыра с хрустящей корочкой. Он увидел, как за столом сидят отец, мать и сестры, которые хихикают и перешептываются, и все вместе поедают сваренную матерью овсянку, набираясь сил перед новым днем. Он услышал, как, прося подоить ее, блеет Найя и как мать кричит:

— Вставай, Сафар, ленивый мальчишка!

Сафар вскинул голову. До него донесся звук приближающихся лошадиных подков, и он улыбнулся, увидев, как на тропинке показалась Лейрия, верхом, ведущая за собой еще одну лошадь. К бедру она прижимала саблю, а за спиной у нее болтался Палимак, что-то гугукающий приветственно этому миру из корзиночки, обложенной одеялами.

Лейрия озабоченно хмурилась, но, когда она увидела его улыбку, тревога исчезла с ее лица, и она улыбнулась в ответ, и теплая надежда распустилась в ее темных глазах, подобно бутонам полей Кирании.

Она подъехала к нему, улыбаясь все шире, готовая с радостью принять любое его предложение.

И тут она увидела модель дворца, окруженного сухими ветками и осыпанного порошком, и жемчужнозубая улыбка исчезла.

— Ты готов? — спросила она дрогнувшим голосом.

Сафар ответил вопросом на вопрос:

— Какой сегодня день?

— Как, тот самый, когда я и обещала вернуться. День празднества, на котором Ирадж объявляет о наступлении эры великого благословения. — Она указала вниз, на подножие холма. — Все крестьяне только об этом и говорят.

Сафар кивнул, вспомнив последнее данное им наставление Лейрии. Именно в этот день она и обещала вернуться.

— Значит, готов, — сказал он.

— Вот и хорошо, — сказала Лейрия, — иначе мне пришлось бы стукнуть тебя по голове, связать и увезти отсюда.

Сафар понял, что она не шутит.

— Он еще охотится за мной?

— Весь Эсмир охотится за тобой, — сказала она. — Солдаты рыщут по всем селениям, мечтая о толстом кошельке, обещанном за твою голову.

Сафар рассмеялся.

— А я-то все время был тут, — сказал он. — В каких-нибудь двадцати милях от его ворот.

— Не изображай из себя такого уж умника, — ответила Лейрия. — По пути сюда я видела патруль, направляющийся в эту деревню. Часть пути я даже проделала вместе с ними. Сержант рассказал мне, что ходят слухи о каком-то безумном жреце, поселившемся на этом холме, и что это не кто иной, как переодетый Сафар Тимур.

Она пожала плечами и вновь улыбнулась.

— К счастью, он не слишком доверял этим слухам и, перед тем как заехать сюда, отправился обследовать еще несколько мест.

Сафар посмотрел на нее, отыскивая ответ на незаданный вопрос.

— Ты уверена, что тебе нужно именно это? — спросил он. — Ты можешь уехать прямо сейчас. Отдай мне ребенка и отправляйся на поиски более лучшей жизни.

— Заткнись! — воскликнул Палимак. Он смотрел прямо на Сафара. Карие глаза превратились в желтые от радости, что он увидел его. — Заткнись, заткнись, за-аткнис-сь!

И Сафар услыхал, как из корзиночки с одеялами донесся голос Гундара:

— Сам заткнись! Как же мне надоело это «заткнись». Все время только и слышу: заткнись, заткнись, за-аткнис-сь!

Лейрия расхохоталась, так что лошадь ее прянула в сторону от громкого звука.

— Вот тебе и ответ, Сафар Тимур! — воскликнула она.

И тогда он опрокинул кувшин с маслом на модель дворца. И поджег ветки, и раздул огонек, пока пламя, ожив, не заревело.

А потом он вскочил в седло, и они поехали прочь.

Когда они промчались мимо перепуганных крестьян, с холма донесся грохот. Мгновение спустя раздался второй громовой звук — издалека, но громче, гораздо громче, так громко, словно сами боги пробудились.