Когда боги спали

Дважды в год в своих сезонных перелетах останавливались на озере на отдых стаи птиц. Никто не знал, откуда они летят и куда, но все ждали их с нетерпением — наслушаться их песен да и наполнить горшки тушеной птицей. Жители Кирании выращивали ячмень, кукурузу и бобы, орошая поля водой из озера. Разведя многочисленные сорта дынь, крестьяне сохраняли их в пещерах, обкладывая льдом, вырезанным зимой с поверхности воды. Процветали у них и оранжереи, где росли яблони, персики и груши. По склонам долины росли ряды вишневых деревьев, они зацветали, когда в горах еще лежал снег, и Сафари не раз любовался красотой розового цветения на фоне белого.

Но сельскохозяйственный сезон был короток, и киранийцы свои основные надежды возлагали на стада коз. Весной и летом Сафар и другие ребята отводили их высоко в горы, пастись в альпийских лугах. С наступлением зимы козы загонялись в хлев под домами, питались запасенным сеном и сохраняли тепло дома теплом своих тел. Помимо молока и мяса, козы снабжали людей прекрасной шелковистой шерстью. Женщины пряли из нее ткань и создавали наряды столь искусные, что их работы были известны и в отдаленных краях. Когда приезжали торговцы, — останавливаясь на отдых в большом каменном караван-сарае, что находился за деревней, — наряды быстро расходились в обмен на заболевших или поранившихся животных, верблюдов и лам каравана.

Вся эта простая жизнь, показавшаяся бы примитивной и скучной жителю города, была важной для Сафара и его народа. Им было о чем поговорить, помечтать о другой, где-то существующей жизни.

По меркам Кирании Сафар являлся как бы принцем по праву рождения. Он был сыном гончара, и в Кирании его отец считался вторым по значимости человеком после деревенского жреца.

Дед его тоже был гончаром, как и отец деда. Из поколения в поколение передавалось это мастерство в клане Тимура, а киранийские женщины уходили к озеру и возвращались, держа на голове кувшины, сделанные гончарами Тимура. И вся пища в деревне готовилась в горшках Тимура или хранилась в кувшинах, закрытых плотно и зарытых в землю на зиму. В кувшинах Тимура бродили спиртные напитки, затем разливались в бутыли Тимура, и уж вкус у них получался отменный, когда разливались напитки в чашки и чары Тимура.

Когда банды демонов пересекли Запретную Пустыню, Сафар был занят тем, что, идя по стопам отца, овладевал этим самым священным ремеслом. И постичь таинства ремесла было верхом мечтаний Сафара. Но как некогда сказал мудрец: «Если хочешь, чтобы боги посмеялись над тобой… расскажи им о своих планах».

День, который покончил с его юношескими мечтами, начался задолго до рассвета, как начинались все дни в Кирании. Стояла ранняя весна, и по утрам было холодно, так что одной из его сестер пришлось постучать по нарам, где он уютно спал на пуховой перине, древком метлы.

Он заворчал, выбираясь из сладостных сновидений, где он купался в теплых водах с обнаженными девственницами. Ему ведь было всего семнадцать лет — возраст, в котором подобные сновидения почти реальны и столь же часты, как и упреки незадачливой судьбе.

Затем он услыхал, как в стойле внизу жалобно заблеяла Найя, лучшая коза их семьи. Она была прекрасным животным, и Сафару казалась ненавистной сама мысль о том, что она страдает. Сафар соскочил с нар на надраенные доски пола. Подтащив к себе сундучок, в котором хранились его пожитки, он торопливо натянул на себя одежды — потрепанные кожаные штаны, свитер и тяжелые рабочие башмаки. Матушка уже суетилась возле очага, засыпая сушеные яблоки в овсянку — их завтрак.

Она прищелкнула языком, укоряя его за позднее пробуждение, и сунула ему ломоть хлеба, намазанного грушевым джемом, чтобы поддержать его силы, пока дойка не кончится. Сафар был средним ребенком, но единственным мальчиком из шести детей, поэтому сестры и мать любили его и баловали.

— Поторопись, Сафар, — сказала мать. — Отец скоро вернется завтракать.

Сафар знал, что отец находится в пристроенной к дому мастерской, проверяя результаты ночного обжига. Старший Тимур, которого звали Каджи, предпочитал, чтобы семья собиралась вместе за столом, особенно после того, как предыдущей весной вышла замуж его старшая дочь. Он скучал без нее, хотя она проживала всего в какой-то миле от их дома.

— Кетера умела рассмешить меня, — любил приговаривать Каджи. — А когда я смеюсь, радость передается и глине. А что еще нужно для хорошего покрытия глазурью?

Никто из остальных детей не огорчался из-за предпочтения, оказываемого старшей дочери. Кетера всех умела рассмешить. И все они за нее переживали, поскольку она ждала своего первенца и беременность переносила с трудом.

Набив рот хлебом и джемом, Сафар с грохотом спустился по лестнице и зажег масляную лампу. Перед ним стояло несколько горшков, слепленных из радостной глины отца и покрытых чистейшей белой глазурью. Но для начала он, как обычно, приласкал Найю. Она давала восхитительное молоко, и мать частенько упрекала его в том, что больше молока попадает ему в рот, нежели в горшок.

— И почему, как только что-то случается, сразу во всем обвиняют меня? — протестовал он.

— Да потому, что у тебя на подбородке остались следы молока, маленький воришка, — говорила она.

Сафар всегда попадался на этом, тут же принимался вытирать рот, а вся семья покатывалась с хохоту, глядя на его смущение.

— Не вздумай стать бандитом, Сафар, — шутил отец. — Хозяин первого же каравана, который ты ограбишь, тут же поймает тебя. И все, что останется от нашего сына — голова на колу.

Хозяева караванов круто обходились с пойманными ворами. Лишь недостаток времени не позволял им насладиться пытками, которые были милосердно недолгими. Тем не менее всегда находилось время, чтобы отрезать голову пойманному и выставить ее повыше в назидание другим.

В это утро Найя казалась встревоженной сильнее обычного. Когда Сафар снял тряпку, обвязанную вокруг сосков, чтобы не запачкались, то увидел несколько розоватых нарывов. Осмотрев тряпку, он увидел, что она протерлась с одной стороны. Значит, всю ночь лохмотья терлись о вымя.

— Не волнуйся, маленькая кормилица, — пробормотал он. — Сафар все поправит.

Он огляделся, проверяя, не видит ли кто, чем он собирается заняться. Сестры ушли на озеро за водой, так что в хлеву не было никого, кроме коз и других животных. Сафар в раздумье почесал голову. В сырую весну такие нарывы появлялись часто. Хотя Тимуры держали в чистоте хлев — особенно ту его часть, где содержались животные, дающие молоко, — все же любая инфекция могла проникнуть в такие вот ранки.

Взгляд его упал на лампу, стоящую на табуретке. Обмакнув пальцы в масло, он смазал козье вымя. Затем сотворил небольшое заклинание, обмазывая нарывы:

Стало легчеМаленькой кормилице;Сафар с нею.Боли нет.Никакая ранка не тревожит тебя.Стало легчеМаленькой кормилице;Сафар с нею.

Нарывы исчезли. Осталось лишь розоватое местечко на вымени, да и оно быстро рассасывалось.

— С кем это ты разговариваешь? — спросила мать.

Он виновато покраснел, затем ответил:

— Ни с кем, мама. Я просто… песню напевал.

В те дни Сафар ощущал потребность скрывать свои магические таланты от других.