Когда диктует ночь

— Что, не доверяешь? — спрашивает Герцогиня, протягивая руку к первой части гонорара.

Она никогда не говорила ему, какое имя ей дали при крещении. Да он и не спрашивал. Зачем, если Рикина была механической куклой, которая пищит, если на нее нажать, как взаправдашняя. Дурень набитый, как выразился Луисардо. А она была вся в изгибах, как бутылка кока-колы, хотя и с волосами светлыми, как пиво, малявка. Лифчика, она не носила, возможно, чтобы не стеснять свободу мятежных грудей, возможно, по рассеянности, ведь ты же знаешь, малявка, что Рикина всегда была немного не от мира сего. Иногда, во внерабочие часы, она, сама того не замечая, выставляла напоказ ляжку или далее трусики, всегда черные, такого же цвета, как и ее кожа, чтобы не перепутать. В тот день в кафе в обеденное время был официант, который в полной мере воспользовался богатыми созерцательными возможностями, предоставленными Рикиной. Невзрачный тип в ботинках без шнурков, с носом красным от утренней свежести. В руках у него был поднос, уставленный чашками с кофе, и он не отрывал от нее глаз. Ее красота ранит взгляд, и официант превращается в смертельно раненного поэта. Мы уже с ним знакомы. Это наш друг, который, поддавшись безудержному порыву, пешком отправляется вслед за женщиной немного не от мира сего. Оказывается, она забыла на стойке радом с кофейной чашкой портсигар, и наш друг хочет вернуть его ей. Но толпа мешает ему, малявка. Он различает вдали ее фигуру. Она идет в сторону розовых и голубых огней секс-шопа рядом с кино. Дорожная пробка преграждает ему путь, и наш друг засовывает пальцы в рот, чтобы свистнуть, но в этот раз у него не получается, малявка. Когда до него это доходит, Рикина уже сворачивает на Сеггу. Кровоточащие стрелки часов телефонной станции показывают шесть вечера, и за стойкой еще полно закусок, а у дверей — очередь безработных. Узоры разноцветных огней зажигаются по всей Гранвиа, и Луисардо начинает мне их перечислять. Сначала яркая реклама «Пасапоги» — фиолетовая. Потом желтые огни «Дворца музыки». А рядом — зеленая вывеска отеля, по-моему «Рехенте», малявка. Не забывай, что это день, когда по улицам ходит процессия Волхвов, и наш друг возвращается к своей работе: два кофе с молоком, один маленький, а другой с сахарином, живе-е-е-е,пирожное со взбитыми сливками и сиропом, живе-е-е-е,пирог, живе-е-е-е, булочка и рюмка сладкого вина, голова идет кругом, потому что чертова кофеварка перегорела, а память до сих пор обжигают перевившиеся ноги той женщины, о которой он не знает ничего, но догадывается обо всем. «Она еще вернется за портсигаром, — думает он про себя. — Она еще вернется».

Но идут дни, она не возвращается, и серебряный портсигар покрывается отвратительной патиной рядом с бутылкой куантро. Время от времени наш друг подолгу глядит на него, и тогда им завладевает какая-то пародия на печаль. Это длится с месяц или около того, потому что женщина, вся в изгибах, как бутылка кока-колы, еще появится в его жизни, но на этот раз еще ближе и ярче — дело рук случая, а может, привычки, словом, сам увидишь, малявка, рассказывает Луисардо. Он рассказывает о том, что у путешественника кончилась курительная бумага и что когда-то давно красный листок предупреждал, что это последний и надо обзавестись новой пачкой. А теперь ничего такого и в помине нет, малявка. Теперь в пачки суют даровые путешествия на Ямайку и флажки с рожей Боба Марли. Теперь нет этого стародавнего внимания к клиенту и красного предупреждающего листочка, а путешественник отнюдь не провидец, и запасной пачки у него нет, так что сиди теперь без курительной бумаги. Тогда он выходит на улицу и долго бродит в ночи, пока ему не удается купить трубочный табак возле Сан-Хинеса, рядом с «Джой Эслава» — расистской дискотекой, куда тебя не пустят в белых носках. Но вернемся к нашей истории, малявка, потому что путешественник уже расплатился и довольный-предовольный возвращается пешком домой, это где-то у Сан-Доминго, возле старинного арсенала, и там-то он снова видит ее. Она в витрине, запыленной, в грязных потеках. Вокруг нее другие девушки, все цветные, то есть, я имел в виду, негритянки, малявка, всех оттенков, начиная от кофейного до черного, как вакса. Но не будем отвлекаться. Что касается Рикины, то она ослепляет своей улыбкой, похожей ка настоящую, улыбкой, способной осветить всю Гранвиа в ночь, когда вырубилось электричество. И как не сказать про ее острые грудки, которые так и тычут в глаза любому смельчаку, который приблизится, чтобы получше разглядеть фотографию. Путешественник стирает пыль с витрины рукавом куртки. Да, такая бабенка разве что во сне приснится. Но путешественнику не до сна, малявка. Рикина совсем голая и прикрывает пах красной гвоздикой так естественно, что тень цветка ложится на выбритый с двух сторон лобок — просто конфетка. Однако, чтобы разглядеть эту подробность, надо подойти совсем близко, расплющив нос о стекло витрины. Путешественник так и делает. Но внимание, малявка, осторожнее — из заведения кто-то выходит. Это мужчина в костюме, с сединой в волосах, он закуривает сигарету и меряет путешественника взглядом с головы до ног, одновременно выдыхая дым через нос. Он смуглый, и в глазах у него поблескивают веселые искорки. Путешественник сдерживает желание войти, и только в следующий вечер, с портсигаром в кармане своего поношенного плаща, он впервые переступает порог дома Чакон.

Он идет туда сразу после работы. Вешает фартук, хватает портсигар и, чувствуя, что кровь стучит так, что сердце вот-вот разорвется, выходит на Гранвиа. И в мгновение ока оказывается в самом зловонном борделе Мадрида — борделе Чакон, малявка, впрочем, это ты уже знаешь. И с силой толкает дверь. Закрыто. Изнутри доносятся приглушенные голоса, смешки, звон чокающихся бокалов, звон монет, высыпающихся из игрального автомата, — словом, интимный шумок. На двери звонок, однако кнопки нет, и вместо нее торчат два голых проводка — так может и дернуть. Путешественник осторожно соединяет их, и дверь открывает Чакон. Ока в черном, и от нее пованивает этим особым запашком, который идет от всех лесбиянок.

— Мы открываемся только через полчаса, — говорит она путешественнику, искоса на него поглядывая, словно боясь какой-то заразы.

И — хлоп — дверь закрывается. Она из тех, кто обман называет делом, кражу считает благодеянием, а человеческое достоинство воспринимает только в денежном измерении, думает про себя путешественник. Однако делать нечего, и он решает обождать в свете фонарей, фиолетовых, как карамельки. Холодный ветер продувает улицу насквозь; поеживаясь, пытаясь дыханием отогреть закоченевшие руки, потирая их одна о другую, путешественник толчется у дверей, боясь отойти слишком далеко. Он похож на сироту из подписного романа, в своем стареньком плаще, придающем ему жалкий и одновременно ангельский вид. Пока он ждет, возле дома останавливается такси, из него выходит мужчина, которого он видел прошлой ночью, тот самый — волосы, серебрящиеся сединой, и веселый блеск в глазах. Он подходит к дверям заведения Чакон и костяшками пальцев выстукивает ритм пасодобля. Немыслимо, как только этому субъекту удается поднять руку, на запястье которой — тяжелый, как гиря, «ролекс». На второй стук кто-то открывает дверь. «Это пароль», — думает путешественник. И, влекомый инстинктом убийцы, путешественник решает убить время. А чтобы скоротать часок, нет ничего лучше, как немного пофантазировать. Бывало, Луисардо давал себе такую волю, не мотивируя ее ничем иным, кроме желания заинтриговать слушателя развязкой, так-то, сукин сын. Итак, путешественник развлекает себя выдумками, а Луисардо развлекается, выдумывая путешественника с покрасневшим от холода носом у дверей заведения Чакон, выдумывая, чтобы убить время. В противоположность Луисардо, который делал это, чтобы время выиграть, путешественник фантазирует, чтобы его скоротать. И он выдумывает историю, куда рассчитывает поместить мужчину с покерным лицом, «ролексом» на запястье и паролем, позволяющим войти в дом Чакон. Тебе ведь известно, малявка, что действительность подражает искусству и, каким бы искусным ни считал себя художник, завистливая действительность всегда настигает его, не желая, чтобы ее опередили; объясняя свою точку зрения, Луисардо между тем напутствует путешественника, который всегда ходит по стенке в лабиринте жизни. И поэтому путешественника вдруг пронзает чувство, что он идет по собственным следам, совсем как когда он снова увидел мужчину с проседью, искорками в глазах и в очень элегантном, застегнутом на все пуговицы пиджаке, мужчину, который входит в заведение, и дверь закрывается за ним. Хлоп. Путешественнику кажется, что в нем есть что-то от продажного комиссара полиции или сошедшего с афиши тореро. Он представляет, как мужчина берет деньги, которые ему платит сама хозяйка; хлоп. Путешественник воображает, что этот некто — налогосборщик.И что занимается он сбором грязных денег, которые тайком платят полиции. Но путешественник заходит еще дальше, малявка, и ему кажется, что хозяйка, уставшая платить, хочет кончить его той же ночью. И что для этого она рассчитывает на негритянку с волосами цвета свежего масла. Путешественник фантазирует, а Луисардо представляет путешественника в своих фантазиях.

Идет мокрый снег, и он укрывается под навесом над входом в публичный дом, малявка. От холода зубы его выбивают дробь, и он утирает рукавом соленую слизь, текущую у него из носа. Пройдет еще полчаса, пока он войдет и поймет, что заведение Чакон представляет собой низ дома, приспособленный под бордель, восемь комнат с красными лампочками и уборными, где можно подмыться. Сюда заходят, поднимаясь по дощатой лестнице, наградившей не одной шишкой неуверенных бедолаг и доставившей немало неприятностей хозяйке. У Чакон никогда нет свободной минутки, чтобы начать ремонт, малявка. Занятая то одним, то другим, она обещает сделать его каждое лето, но, когда наступает август, с появлением первых клиентов предпочитает сэкономить денежки. И отказывается от своих обещаний.

— Отложим до бабьего лета, — заявляет Чакон, впрочем без большой уверенности. Своим словам она тоже особо не доверяет. В глубине души она мечтает о роскошном загородном домике с тенистой колоннадой у входа. Охотничьем домике, где так удобно вести деловые разговоры, с высокими потолками, отделанными лепниной в восточном вкусе. И люстрами, похожими на застывший в воздухе дождь хрустальных светящихся капель. Клиенты-толстосумы, шуршащие персидские ковры, шторы из красного бархата и балдахины. Поэтому Чакон ждет, что рано или поздно у нее выгорит какое-нибудь дельце. А пока Чакон ждет, Луисардо жадно глотает клуб дыма и продолжает свой рассказ. Он возвращается к типу с серебряными сединами, который носит «ролекс» и похож на сошедшего с афиши полицейского или продажного тореро. Он вошел прямо, как фул-стрит с джокером, потому что это игрок, зовут его Фазан, и он собирается сыграть несколько партий в чирибито в одной из задних комнат рядом с уборными. Это маленькая комнатушка, малявка, ты не подумай, говорит Луисардо со своей противоударной и водонепроницаемой улыбкой. Чуть побольше, чем контора Карлоса Толедо на Кальсаде, и мебели в ней всего столик с жаровней, три складных стула и этажерка, заставленная бутылками виски и джина. С потолка на черном проводе свисает голая, обсиженная мухами лампочка, похожая на вопросительный знак над головами игроков. Но всех этих подробностей, малявка, путешественник не знает, потому что, едва войдя, вежливенько присаживается к стойке. И спрашивает стакан тоника. «Три тысячи, миленькой».К нему подходит девица родом из Санто-Доминго и ласково гладит его между ног. «Может, угостишь меня, милок?» Путешественник не отвечает ни да ни нет, но уроженка Санто-Доминго уже подала знак своей подруге за стойкой. «Три тысячи, миленькой».Подозрительный, как пуганая ворона, путешественник платит за выпивку и, окрыленный, отходит к дивану и садится. «А для меня найдется местечко, миленькой?»Это пышнозадая Самира глядит на него и опускается ему на колени всей пылкой тяжестью своей задницы; горячее жирное пятно проступает у него на брюках, курок спущен. «Давай займемся любовью, за десять тысяч, спешить некуда, а если хочешь, чтобы я сделала тебе отсос, то всего за половину, прямо здесь, миленькой».Чакон обучила своих девочек высокому искусству владения языком и губами. Поэтому Самира становится на колени и собирается сделать то, что делают в этой позе. Однако путешественнику надо совсем другое. Одним движением руки, словно сгоняя муху, он отстраняет девицу. Встав, он смотрит по сторонам и нигде не видит своей негритянки — ни белой полоски ее обнажившихся в улыбке зубов, ни ее волос цвета свежесбитого масла. Он уже собирается спросить про нее, но тут к нему подходит Кати и просит у него монетку для игрального автомата. На ней розовый купальник, обтягивающий выпуклый лобок, и она облизывается, как будто ест мороженое, и снова просит монетку. Путешественник встает, чтобы пошарить по карманам, и тут-то, малявка, открывается входная дверь, и появляется она — в облачке лисьего меха, надушенного «шанелью». Путешественник с болью чувствует, насколько она прекраснее всех остальных. Чакон — тоже, поэтому так заботливо помогает ей снять с плеч серебристое боа.

Мы уже говорили, что ее красота ранит взгляд. Может быть, из-за этого путешественник не осмеливается поднять на нее глаз. Чакон — тоже и, захлебываясь слюной, держа боа в своих руках старой лисы, что-то шепчет ей на ухо. Негритянка улыбается, и Чакон, шлепнув ее по нейлоновым ягодицам, исчезает из виду. Она заглядывает в комнату, где сидят игроки в чирибито, и каблуком захлопывает за собой дверь. Хлоп. Тогда путешественник, дорога перед которым теперь свободна и который весь во власти позывов, свойственных животному миру, чувствует, что механизм его желания на взводе. И, движимый этим импульсом, происхождение которого наука объясняет метаболизмом, а также склонностью к нервическим всплескам, он подходит к негритянке.

— Поговорим? — спрашивает он, в ботинках без шнурков, засунув руки в карманы потрепанного зеленого плаща. Она мнется, но начиная с этого момента между ними возникает поток тайного общения, шелковая нить, опутывающая путешественника, как кокон, потому что, спутав на ощупь в темноте кармана портсигар с фляжкой, он протягивает фляжку ей.

В ту самую ночь путешественник откроет для себя язык кожи, язык отдающегося тела, потому что, видишь ли, малявка, когда шлюха трахается для удовольствия, она трахается лучше, чем за деньги. А за той зимней ночью последовали и другие. В том числе и весенние. И таким образом путешественник привыкает к разработанному им плану удовольствий и посещает дом Чакон два, а то и три раза в неделю. Всегда перед уходом он подмигивает Рикине — знак, что будет ждать ее у выхода. Иной раз он спрашивает тоник и подливает в него из своей фляжки. А потом, словно одно влечет за собой другое, закуривает сигарету. Скрытый тенями, сидя на облыселом бархате дивана, путешественник ждет свою девочку, пуская дым кольцами. Однако, малявка, напоминаю, что сегодня он ее еще не видел, потому что не успел он войти, как его вышвырнули. И теперь путешественник ждет на улице. Лето, и ночь в поту.

Следователь описал его как смуглого мужчину лет за тридцать. Тонкие волосы, в которых, как соль, проступила седина, худенький и весь охваченный пламенем духовности, близкой к персонажам Эль Греко, художника, предпочитавшего худобу. Уточнив эти и прочие подробности, следователь снова накрыл тело простыней, обтрепанной другими телами, и приказал отвезти его к патологоанатому на машине, принадлежащей мэрии. В добрый путь, путешественник.

Но и тогда, когда схлынули слухи, когда журналисты и жандармы удалились, когда вместе с последней позолотой осени поугасли сплетни и никто уже больше не говорил о путешественнике, он не шел у меня из головы. Я спрашивал себя, каков процент правды в истории, которую рассказал мне Луисардо, и какова доля лжи во всем этом. Спрашивал я себя и о том, правда ли, что в самой пахучей части Мадрида есть бар с официантками, где подают шампанское, дорого берут за поцелуи и пьют виски с двумя кубиками льда и вкусом чая. На Санто-Доминго, в двух шагах от Пуэрта-дель-Соль, уточняет Луисардо, куда именно занесло этой летней ночью путешественника, забрызганного неоновыми отсветами розового рекламного цветка, гаснущего и вновь вспыхивающего у него за спиной. Вывески никакой нет, но все знают, что речь идет о заведении Чакон.

Путешественнику хочется выкурить сигаретку. Свернув ее, он ищет зажигалку и готов поклясться, что брал ее с собой. Обшарив все карманы, он понимает, что забыл зажигалку внутри. Помнишь, малявка, что Чакон указала ему на дверь и путешественник в мгновение ока собрал табак, курительную бумагу и чертову фляжку? Но он слишком спешил и оставил зажигалку на столике из дымчатого стекла. У путешественника два варианта: либо вернуться и забрать ее, либо спросить у кого-нибудь огня. Путешественник разрешает дилемму, остановившись на втором, малявка. Он попросит прикурить.

По расчетам Луисардо, путешественник находится возле двери дома Чакон. По природе своей нерешительный, а теперь еще и склонный строго судить свои поступки, он не осмеливается войти. Человек мнительный, он боится отойти, чтобы спросить у прохожего огоньку, потому что в это время может выйти Рикина и, не увидев его, решить, что ему надоело ждать и он смотался. Я уже рассказывал тебе, малявка, что путешественник постоянно сам ломает себе кайф. Инстинкт подсказывает ему, что если он отлучится, чтобы прикурить, то дьявол распахнет двери, Рикина выйдет и, посмотрев по сторонам, не заметит его. Особенно учитывая, что негритянка с полными губами («Десять тысяч, миленькой»)успела предупредить свою подругу. И вот путешественник, терзаемый сомнениями и раздираемый противоречиями, никак не может принять решение, боясь, что потом придется раскаиваться, малявка, путешественник пребывает в этом ужасном состоянии, малявка, когда теряется ощущение времени и страшно хочется курить, пока наконец не решается, рассказывает Луисардо с налитыми кровью глазами и позеленевшими зубами вампира.