Когда любить нельзя…
Шрифт:
– Ну… Прошло ведь столько времени. У тебя ведь могли появиться новые… пристрастия… – ответил он. – Мне нужно было убедиться… Быть уверенным… – он в нерешительности замолчал.
– А откуда вы узнали, что я буду здесь? Борис сказал? – спросила Мария, утыкаясь носом ему в грудь и вдыхая знакомый запах, который она помнила все эти долгие месяцы.
Отец Кирилл, успокаивающе поглаживая ее по голове, помолчал, раздумывая, рассказывать
– Нет, Боря молчал, как партизан, просто конспираторы из вас неважные… – наконец, ответил отец Кирилл, улыбнувшись.
– Я этого и боялась… – прошептала Мария и прижалась щекой к его груди, обнимая его и стараясь запомнить эти мгновения навсегда.
Отец Кирилл вздрогнул от ее ласки и, помолчав, спросил ее странно севшим голосом:
– Ты помнишь, о чем ты меня тогда просила?
Она, боясь ошибиться, но, уже замирая от ошеломляющего предчувствия, спросила его:
– О чем?
– Ты просила поцеловать тебя…
– Я просила не только об этом… – выдохнула она, и услышала, как его сердце в ответ на ее слова пропустило удар, а потом забилось в груди с удвоенной силой.
– Я помню, – тихо сказал он, – но все должно быть по порядку…
Он поднял ее лицо, трепетно прикоснувшись теплыми пальцами к подбородку Марии, и склонился к ее губам. И тогда сила, дремавшая в ней и лишь однажды заявившая о себе, вдруг взметнулась по ее телу раскручивающейся тугой спиралью, заставив затрепетать ее, словно вся она состояла из вибрирующих и звенящих струн. Мария слегка отстранилась от отца Кирилла и, вглядываясь в его глаза, полыхавшие темным огнем, прочла в них не только любовь и нежность, но и неутолимое желание, снедавшее и ее, и его все эти долгие месяцы разлуки.
– Возьми меня! – простонала
она, и последнее, что ей запомнилось, было стремительно приближающееся отражение ее лица в глазах отца Кирилла.Проснувшись от какого-то звука, Мария открыла глаза. В комнате было тихо. За окном серели предрассветные сумерки. Большой немецкий город еще спал.
Лежа в этой тишине, Мария расслабленно устремила взгляд перед собой, наблюдая, как постепенно светлеют тени по углам. На душе у нее царил полный покой.
Она медленно отвела руку в сторону, стремясь убедиться, что это все не сон и отец Кирилл, действительно, с ней рядом. Но ее рука беспрепятственно скользнула по простыне.
Мария потрясенно вскочила.
– О Боже! – она обхватила руками голову, отозвавшуюся резкой болью.
«Неужели опять все повторяется? Неужели он опять ушел?!..»
Накинув халат, она рывком распахнула дверь и замерла на пороге, с облегчением привалившись к косяку – отец Кирилл сидел за столом и что-то писал.
Из одежды на нем было только большое махровое полотенце, обернутое вокруг тела на манер саронга. Мокрые после душа волосы, разметавшись по его широким обнаженным плечам, переливались влажным блеском в мягком свете настольной лампы.
Заслышав шум, он повернул голову и, окинув теплым взглядом стоящую в дверях Марию, улыбнулся:
– Ты что так рано вскочила?
Подойдя к нему, Мария обняла его за плечи, и, склонившись над ним, спросила:
– Ты начал писать новый роман? – и пораженно замерла, увидев написанное им.
Это было прошение о браке…
Отец Кирилл откинул голову и, взглянув Марии в глаза, быстро наполняющиеся слезами, поднялся и крепко обнял ее.
– А если нам не… – прозвучал в тишине ее недосказанный вопрос.
– Господь милостив… – ответил он, и привлек ее голову к себе на грудь, нежно поглаживая волосы Марии.
Так и стояли они, прижавшись друг к другу, словно пытаясь отгородиться от всего мира и защитить свою любовь кольцом сплетенных в объятии рук.
«…И прилепится к жене своей, и будут два одною плотью…» – пронеслись в голове Марии строки из Евангелия, недавно читанного ею, и сердце ее наполнилось надеждой.
Санкт-Петербург,
5 сентября 1999 – 20 октября 2003 года