Когда меня ты позовешь

— А чего кольцо обручальное на левой руке? Развелась?

Кристина инстинктивно сунула руку в карман. Ну, глазастый какой выискался, наблюдательный! Развелась, не развелась — тебе-то какое дело? Как же, жди, сейчас она тут тебе душу начнет наизнанку выворачивать, про развод расскажет, а главное — про его причину. Фигушки! Эту причину Чернышеву знать не положено! И вообще!

— Нет, что ты, — поспешно ответила она. — Нет-нет, не развелась. Просто…

И тут в ее голову пришла спасительная идея:

— Муж у меня католик. Я хоть и не перешла в католичество, я вообще атеистка, но он настоял, чтобы я кольцо носила на левой руке, как у них положено.

Чернышев хмыкнул недоверчиво:

— Католик? Во Владивостоке? Это что-то новенькое…

— Много ты знаешь, — оскорбилась Кристина. — Ты еще скажи, что у нас и мусульман нет!

— Ну, — протянул Валера. — Мусульман как раз невооруженным глазом видно!

— Ага! — ухватилась Кристина. — А мечетей ты тут много видел? Так что нечего… Ты вот, между прочим, вообще без обручального кольца. Это же еще не говорит о том, что ты неженат, правда?

— Правда, — после короткой паузы согласился Чернышев. — Я его вообще не ношу. Пару раз чуть было не потерял, теперь не рискую. Нам ведь ни кольца обручальные, ни часы носить нельзя. Каждый раз перед камерой или выходом на сцену снимать приходится, дабы образ героя не нарушился ненароком. Потому и не ношу. От греха подальше.

— А, — удовлетворенно ответила Кристина.

Хотя по большому счету ей было глубоко наплевать, по какой причине он не носит кольцо. Не в кольце-то дело, не в нем. И в машине вновь повисла тишина. Вернее, опять во весь голос зазвучало соло дождя по крыше автомобиля.

— Ну а как оно вообще? — неопределенно спросил Чернышев.

То есть сразу чувствовалось, что ему точно так же наплевать на Кристинины дела, как и ей на то, по какой причине он не носит обручальное кольцо. Всем на всех наплевать. Тогда почему же так ноет душа? Почему так больно сердцу от его равнодушного голоса?!

— Ничего, спасибо, — так же равнодушно ответила она.

— Ничего — пустое место, — отрезал Чернышев.

И Кристина вспомнила — он же терпеть не может это слово! Он всегда так говорил, если при нем кто-то что-то оценивал словом "ничего". Ничего, по его мнению — пустота, ничто, несуществование. Просто пустое место. И сейчас его раздражение придало его равнодушному голосу хоть какую-то живость. Вот теперь он был хоть немножко похож на настоящего Валерку, а не на замороженную восходящую — или, скорее, уже восшедшую? — звезду Валерия Чернышева.

— Хорошо, — с готовностью поправилась Кристина. — Если так угодно, то у меня все хорошо. Даже замечательно. Живу, ни в чем недостатка не ведаю. Муж плавает, уже старпом. Года через два станет капитаном. Отлично зарабатывает, меня на руках носит. Я работаю все там же, старшим нормировщиком. Работаю только для того, чтобы не умереть со скуки. Достаточно?

— А дети? — никак не желал угомониться Чернышев.

Кристина разозлилась. Нет, ну надо же, гад какой! Все ему расскажи, все ему доложи!

— С детьми не спешим! Фигуру мою бережем. Ты ж знаешь мою маму. Вот муж мой и опасается, как бы и я не растолстела. Я и сама для него ребенок. И меня это вполне устраивает, между прочим. Наверное, я эгоистка. Но мне так лучше. Я хочу, чтобы вся его любовь и все его подарки доставались мне. Понятно?!

— Вполне, — почему-то сквозь зубы ответил Чернышев. — А он, твой любящий, что, тебя совсем не ждет? Или он в рейсе?

— Почему не ждет? — удивилась Кристина. — Еще как ждет! Он без меня заснуть не может!

— А почему же свет не горит? — парировал Валера.

Кристина на миг запнулась. И правда, свет-то в квартире не горит, мама наверняка уже спит, а у нее нет дурной привычки оставлять включенным свет.

— Это в нашей спальне не горит, — вывернулась она. — А в гостиной горит. Окна гостиной ведь выходят на другую сторону. Я только что сама видела…

И опять в машине повисло тягостное молчание. Как будто не друзья, не любовники бывшие встретились, а смертельные враги, вынужденные по уважительной причине соблюдать нейтралитет. И Кристине уже казалось, что она действительно ненавидит Чернышева. Вот ведь сколько лет пыталась его возненавидеть, сколько лет убеждала себя в этом, но даже не в самой глубине души, даже на ее поверхности чувствовала всю фальшь. Теперь же и уговаривать себя не было необходимости. Сидит тут, барин, в машине. Да не в Запорожце занюханном, не в Ниве отцовской, куда там — в Нисане-Патролл! Именно о такой машине мечтал Кристинин отец, да выше Жигуленка так и не перепрыгнул. Да и ту пришлось продать после его смерти, жить-то на что-то нужно было, не до жиру уж, не до машин. А тут нате вам, здравствуйте! Приехал на шикарной машине, в душу лезет, в подробности вникает. Как муж, да почему свет не горит, почему не ждет, не встречает, да есть ли дети. Тебе-то какое дело?! Ты ведь сам бросил на произвол судьбы, чего же теперь корчишь из себя такого заботливого? И впервые за прошедшие годы Кристина обрадовалась, что он ее бросил. Потому что вот такой, каким она увидела его сегодня, чужой и фальшивый, он ей и даром не был нужен. Потому что это не тот Валерка, которого она, кажется, всю свою жизнь любила. Потому что этот, который сейчас сидит перед нею, довольный собой — чужой, не имеющий к ее Валерке ни малейшего отношения! Этот — надутый фанфарон, самовлюбленный эгоист, не человек — "звезда" дутая, "полубожество" напыщенное! Самодовольный, самовлюбленный нарцисс, павлин! И ведь пришел не извиняться за телеграмму, и не просто так, по-человечески проведать старого друга (хотя бы друга!). Нет, он пришел самоутвердится за ее счет! Вот, мол, посмотри, каким я стал! Не чета тебе! И жизнь у меня нынче — с твоею ни в какое сравнение не пойдет! Потому что ты — так, букашка мелкая, незаметная, а я — небожитель, москвич, артист, знаменитость!

И Кристина уверенным тоном нарушила молчание:

— Ладно, Валера, рада была повидаться. Извини, меня муж ждет. Желаю творческих успехов, — и, не ожидая ответного прощания, вышла из машины, резко хлопнув дверцей.

Нарочито, специально, зная, как трепетно водители относятся к своим машинам. Пусть не по щеке хлестанула, а всего лишь дверцей — ничего, для некоторых этот удар ощутимее пощечины будет.

Прошла к подъезду, по возможности стараясь идти прямо и гордо, выпрямив спину. Это было нелегко, и вовсе не потому, что все еще была нетрезва. Куда там — от хмеля одни воспоминания остались, да плащ грязный. Просто земля под дождем размокла, скользила, расползалась под ногами. Машину-то Чернышев не на асфальте поставил, на земле, под деревом. Ему-то что, он на вездеходе! Ах, простите — на джипе, кажется, это так называется? А Кристине приходится теперь грязь месить по его милости! И уже не вспоминалось, что и без него шла грязная, как поросенок, изгваздалась вся в глине с Любашиным купанием в "проруби".

Тем не менее по ступенькам крыльца Кристина поднялась почти грациозно. Вот только у решетки задержалась на пару мгновений. Оно-то, конечно, нужно было бы идти и дальше с гордо поднятой головой, не видя препятствий и не отвлекаться по таким пустякам, как решетка перед дверью. Но так не хотелось тащить в дом килограммы грязи на ногах! И Кристина тщательно вытерла сапоги о специально для этой цели предназначенную решетку.

Однако в подъезде ее решимость как-то резко поутихла. Стоило только скрыться от Валеркиного взгляда, как тут же в голове забродили другие мысли. И чего она, собственно, подхватилась? Чего так взвилась на ровном месте? Ну подумаешь, поинтересовался человек ее личной жизнью. И ведь не посторонний же человек, тогда почему бы ему и не поинтересоваться? А может, у него в отношении Кристины еще не все перегорело? А может, у него у самого в семье какие нелады, вот он и выпытывал? А может?..

Да полноте, перебила она сама себя. Ничего не может! Просто Наташка ему наговорила невесть чего, вот он и решил в благородство поиграться! А на самом деле ему давным-давно на нее наплевать. Если бы хоть капелька былого чувства в нем осталась — разве смог бы он так равнодушно, почти сквозь зубы с нею разговаривать?

Однако от слез ноги подкашивались и так хотелось присесть на ступеньку. Нет, ступеньки грязные, лучше на подоконник. Посидеть, выкурить сигаретку, успокоиться немного. Даже поплакать. Или нет — оплакать. Да, оплакать себя, бабскую свою тяжкую долю, неустроенность, невостребованность. Что уж говорить о Чернышеве, если даже Бессмертный уже года полтора не вспоминает о ее существовании? Да что же это за жизнь, что за несправедливость такая?! За что, за что?!!

И Кристина уже едва не присела на подоконник между первым и вторым этажами, да вовремя спохватилась. Хорошо, что Чернышев так и не выключил фары, иначе она точно не подумала бы, что он может ее увидеть. Вовремя спохватилась, грациозно проплыла себе дальше. Только знал бы кто, как далась ей эта грациозность! Зная, что Валерка сейчас очень пристально за нею наблюдает. Ведь из машины очень хорошо видно освещенную лестницу, а потому даже в подъезде она не может позволить себе расслабиться. Только дома, закрывшись в своей комнате, сможет плакать открыто. Нет, и дома не сможет. Потому что Чернышев будет смотреть на ее окна. Будет ждать, что она включит свет. И пусть о не сможет заглянуть за закрытые шторы — он будет очень долго сидеть и наблюдать за ее окном. Из вредности. Из принципа. Из любопытства. Так или иначе, а его любопытный насмешливый взгляд еще долго будет сопровождать Кристину.