Когда мир изменился

Правда, и цена этого была высока.

Болтали, что он каждый вечер, когда взойдёт луна, омывает свою глефу в жертвенной крови; а для этого берёт он со спасённого города или селения дань новорождённым младенцем.

Говорили, что он безжалостно убивает любого, оказавшегося у него на пути и помешавшего какому-либо из его ритуалов.

Рассказывали, что сперва могущественные короли, рексы и кесари искали его дружбы, предлагая даже собственных дочерей, однако человек с глефой даже не смеялся. Он просто качал головой и уходил, и на губах его при этом не было улыбки.

— Вставай. Поясницу застудишь, рыцарь.

Блейз едва-едва сумел поднять руку в латной перчатке. Человек усмехнулся, пальцы его сомкнулись вокруг запястья рыцаря. Хорошо смазанный доспех не подвёл, не выдал себя позорным скрипом.

— Б-благ-годарю, п-почтенный…

Человек с глефой коротко кивнул.

— Тебе лучше поспешить, рыцарь. Луна высоко, а неупокоенные, как я сказал, не ходят в одиночку. Где твой конь?

— Е-его н-нет… А ч-что осталось — в-вон т-там…

Блейз проклинал себя за позорное заикание. Демоны и преисподние, почему его так корёжит ужас?! Его спасли, ему помогли — так отчего же ему так страшно?!

Человек обернулся. В стороне от дороги, саженях в тридцати, смутно виднелась тёмная груда с торчащими белыми рёбрами — всё, что осталось от Блейзова скакуна.

Дорогого, прекрасно обученного боевого коня, между прочим!

— Понятно, — кивнул рыцарю избавитель. — Тогда идём. Тебе опасно здесь оставаться.

Остатки гордости Блейза попытались было возмутиться, но взгляд его упал на недвижные останки костеца, и рыцарь поспешно прикусил язык. На ум очень вовремя пришли прелести Бисуми, и рассудительность, само собой, победила.

— Идём, — повторил человек и особенным образом свистнул. — Моя двуколка — она не подберется близко.

Отчего повозка не могла подъехать прямо сюда, Блейз не понял. Дорога хорошая, почти ровная, да и лужи, если разобраться, совсем не так уж глубоки!..

Они немного прошли по тракту. По обе стороны лежала низкая равнина, покрытая негустым кустарником, среди которого вздымались покосившиеся менгиры древнего кладбища — собственно, именно ради него Блейз и явился сюда, надеясь собственноручно справиться с ночными тварями.

Пошел по шерсть, а вернулся стриженый, со жгучим стыдом подумал он. Эх, Микониус, верный мой конь… это ж сколько золота отдать придётся за нового? Бисуми будет очень, очень недовольна. Он, в конце концов, обещал красавице новую…

Глефа поднялась, описала стремительный круг. Человек, её державший, свистнул вновь, и свист этот больше напоминал шипение змеи.

— Теперь подождём.

Ждать пришлось недолго — вскоре послышалось какое-то шуршание, шевеление, вроде как тяжёлые шаги не одной пары ног.

— Не пугайся, — начал было спутник Блейза, но у рыцаря уже отнялся язык.

Из-за поворота и впрямь появилась двуколка, влекомая…

Влекомая восьмёркой запряжённых в неё цугом мертвяков!

Самых настоящих, матёрых ходячих мертвяков!

Луна осветила серые недвижные лица, пустые глаза, что только кажутся незрячими, руки-клещи, ноги в обмотках и кожаных ичигах. Неупокоенные тащили двуколку весьма бодро, однако застыли, стоило человеку с глефой ещё раз свистнуть.

— Прошу тебя, рыцарь. Как величать тебя, не скажешь?

Дурная, донельзя дурная примета открывать своё имя этому… этому…

Очевидно, сомнения отразились на лице Блейза, потому что его спаситель только усмехнулся и не стал настаивать.

— Садись, рыцарь. Путь до Хеймхольда неблизок, а звёзды, увы, благоприятствуют нежити.

Блейз сглотнул и стиснул эфес. Нет, всякие сказки слыхал он про своего ночного спасителя, но такого!..

— Ничего особенного, — хозяин повозки перехватил взгляд рыцаря. — Неупокоенные, очищенные от зловредного влияния баньши, укрощённые и вполне пригодные к простой работе. Садись, прошу тебя.

Ближайшие четверо мертвяков дружно раскрыли прикрытые как будто крупными бельмами буркалы. В глазницах, как и положено, горел злобный зеленоватый огонь, челюсти задвигались, зубы заскрежетали, длинные пальцы, каких никогда не бывает у живых, задёргались, из кончиков высовывались и вновь прятались внушительные когти.

Потянуло сладковатым запахом тления.

— Но-но! — прикрикнул человек, тряхнул глефой; лунный свет отразился в отполированном клинке, упал на неупокоенных, и те мигом присмирели.

— Не бойся, рыцарь. Они у меня хорошо вышколены.

Блейз имел на этот счёт собственное мнение, но делиться им сейчас было явно не время и не место.

Кое-как, на предательски подрагивающих ногах, он забрался в двуколку, устроился на скамье.

Человек как-то по-особому встряхнул глефу, и оба лепестка её клинков исчезли, скрывшись в древке.

— Н-но!

Неупокоенные послушно влегли в постромки, двуколка сдвинулась с места, тут же изрядно накренившись — колесо угодило в рытвину.

— Право, сиятельный маркграф мог бы содержать тракты и в большем порядке, — кажется, спаситель Блейза не прочь был завязать разговор. — Поведай мне, рыцарь, если, конечно, это не нанесёт ущерба твоей чести — что привело тебя сюда, к катакомбам Эшер Тафф? Признаюсь, не ожидал тут никого встретить!.. Да, будем знакомы — Фесс. Некромант Фесс. Ну, или некромаг, неважно.

— Б…блайс, — кое-как выдавил Блейз. Невинный трюк — он не солгал и в то же время не выдал точного звучания собственного имени, на которое этот некромаг мог бы навести порчу.

— Блайс. Очень приятно, — вежливо сказал некромант. — Меня вызвали сюда, потому что появились слухи о слыгхе. А ты, рыцарь Блайс? Думаю, что не ошибусь — передо мной адепт ордена Чёрной Розы?

Из «Записных книжек некроманта Фесса»:

Слыгх, Slgh

— «Слыгхи: по рассказам селян Таолуса, а также Ар Роша и Ан Панно, — злобный мертвяк, из „сильных“, восстаёт на погостах, где „тревожат стариков“ (то есть давно погребённых) в наказание неразумным. Очень быстр, чует пролитую кровь, сырое мясо; якобы „особо охоч до девок“ — (неправда!)