Когда объявят лот 49

— Боже! — Воскликнул Мецгер, — они наверное перепутали ролики.

— Это раньше или позже? — спросила она, протягивая руку за бутылкой, движение, приведшее ее левую грудь к носу Мецгера. Неугомонный комик Мецгер скосил глаза, прежде чем ответить.

— Секрет.

— Ну же, — слегка задев его нос кончиком чашечки бюстгальтера, она налила еще текилы. — Или пари завершено?

— Давай, — сказал Мецгер, — задавай вопросы. Но за каждый ответ ты должна что-нибудь с себя снять. Назовем это "стриптиз Боттичелли".

У Эдипы родилась великолепная идея. — Прекрасно, — сказала она, — но для начала я на секунду выскочу в ванную. Закрой глаза, отвернись, не подглядывай. — На экране корабль-угольщик "Река Клайд" с двумя тысячами человек на борту причалил, среди неземной тишины, в Седдюльбахире. Было лишь слышно, как голос с фальшивым британским акцентом прошептал: "Все прекрасно, ребятки". — Вдруг раздался одновременный залп из сотен турецких орудий с берега, и началась бойня.

— Я помню эту часть, — сказал Мецгер — глаза зажмурены, голова отвернута от телевизора. — На пятьдесят ярдов вокруг море алело от крови. Этого не показывают. — Эдипа проскользнула в ванную, где оказался огромный стенной шкаф, быстро разделась и принялась натягивать на себя как можно больше вещей — она захватила их с собой: шестеро трусиков разных цветов, пояс, три пары нейлонок, три лифчика, две пары слаксов в обтяжку, четыре нижних юбки, черное узкое платье, два сарафана, полдюжины юбок «трапеция», три свитера, две блузки, стеганый халат, светло-голубой пеньюар и старое орлоновое муму. Потом — браслеты, брошки, серьги, кулон. Казалось, ушли часы на то, чтобы все это надеть, и закончив, она обнаружила, что передвигается с трудом. Эдипа совершила ошибку, посмотрев на себя в высокое зеркало, — она увидела ходячий надувной мячик и рассмеялась столь неистово, что, споткнувшись, навалилась на раковину и спихнула баллончик лака для волос. Тот стукнулся об пол, что-то звякнуло, под нарастающим давлением содержимое стало распыляться, и баллончик ракетой понесся по ванной. Ворвавшийся Мецгер обнаружил Эдипу на полу в тщетных попытках встать на ноги — среди липких миазмов благоухающего лака. — Боже мой! — произнес он голосом Детки Игоря. Злобно шипя, баллончик отскочил от унитаза и просвистел у правого уха Мецгера, промазав где-то на четверть дюйма. Мецгер шлепнулся на пол и, прикрыв Эдипу, съежился, а баллон продолжал свои высокоскоростные карамболи; из комнаты доносилось медленное низкое крещендо морской бомбардировки, залпы гаубиц и стрелкового оружия, автоматные очереди, вопли и подрубленные молитвы гибнущей пехоты. Эдипа устремила взгляд кверху — мимо его бровей, к яркой лампочке на потолке, — ее поле зрения кроилось вдоль и поперек дикими, вспышкообразными полетами баллона, чье давление казалось неисчерпаемым. Она испугалась, но не протрезвела. У нее было чувство, что баллон знает, куда лететь, или, может, нечто быстродействующее — Бог или компьютер — просчитало заранее всю сложную паутину его передвижений; но ей быстродействия явно недоставало, она знала одно: баллон может поразить их в любую секунду, с какой бы скоростью он ни мчался, хоть сотни миль в час. — Мецгер, застонала она и погрузила зубы ему в плечо сквозь блестящую ткань. Все вокруг пропахло лаком. Столкнувшись с зеркалом, баллон отскочил серебристый сетчатый стекляный цветок, повисев еще секунду, с жутким звоном ухнул в раковину, — сделал «свечку» в душевую, где вдребезги разгромил панель матового стекла, затем, покружив среди трех кафельных стен, взмыл к потолку, пронесся мимо лампочки над двумя распростертыми телами, сопровождаемый гулом — искаженным ревом телевизора и собственным жужжанием. Она уже отчаялась увидеть, как полету придет конец, но вдруг баллон, обессилев, рухнул на пол, в футе от носа Эдипы. Она лежала, уставившись на него.

— Вот так так! — послышались британские замечания. — Ну и ну! — Эдипа освободила Мецгера от своих зубов, огляделась, и в дверях увидела Майлза, — того самого, с челкой и в мохеровом костюме, но помноженного на четыре. Это, скорее всего, была группа, о которой он говорил — «Параноики». Эдипа не отличала их друг от друга — они стояли, разинув рты, а трое держали электрогитары. Тут появились лица девушек, выглядывающие из-за подмышек и колен. — Как эксцентрично, — сказала одна из них.

— Вы из Лондона? — поинтересовалась другая. — Там сейчас такая мода? В воздухе туманом висел лак для волос, пол был усыпан поблескивающими осколками.

— Господь любит пропоиц, — подвел итог парень с ключом в руке, и Эдипа решила, что Майлз — это он. Преисполненный почтения, он, дабы развлечь их, принялся рассказывать об оргии серфингистов, в которой участвовал неделю назад, — там фигурировали пятигаллоновая банка почечного сала, небольшой автомобиль со стеклянным верхом и дрессированный тюлень.

— В сравнении это, конечно, блекнет, — сказала Эдипа, которая уже могла слегка шевелиться, — но почему бы вам, знаете, не выйти на улицу? И не спеть? Без музыкального сопровождения ничего не получится. Спойте нам серенаду.

— Может, позже, — пригласил один из "Параноиков", — вы присоединитесь к нам в бассейне?

— Это, ребятки, зависит от того, насколько жарко будет здесь, — весело подмигнула Эдипа. Ребятки шеренгой вышли, предварительно воткнув удлинители во все имевшиеся в комнате розетки и спустив пучок шнуров из окна.

Пошатываясь, она с помощью Мецгера встала на ноги. — Есть желающие на "Стриптиз Боттичелли"? — Телевизор в комнате трубил рекламу турецких бань в центре Сан-Нарцисо — если там вообще был центр — под названием "Сераль Хогана". — Тоже собственность Инверарити, — сказал Мецгер. — Ты знала?

— Садист, — закричала Эдипа, — еще раз скажешь что-нибудь подобное, и я надену этот ящик тебе на голову!

— Ты и в самом деле с приветом, — улыбнулся он.

Ничего она не с приветом, в самом деле. Эдипа спросила: — Существует ли, черт побери, хоть что-нибудь, чем бы он не владел?

Подняв бровь, Мецгер взглянул на нее: — Вот ты бы мне и рассказала.

Если она и собиралась что-то рассказать, у нее все равно ничего бы не вышло, ибо на улице, в вибрирующем потоке низких гитарных аккордов «Параноики» разразились песней. Ударник опасно уселся на трамплине для ныряния, остальных видно не было. Сзади к ней подошел Мецгер, явно планируя положить ладони ей на груди, но не смог их сразу найти за всеми одежками. Они стояли у окна и слушали пение «Параноиков».

СЕРЕНАДАЯ лежу на берегуТихом, одиноком.По волнам плывет лунаСеребряное око.Тянет на меня приливБезликая луна.Мертвым светом — тенью дняУкрыла пляж она.Ты, как и я, лежишь однаВ доме на берегуОдинокая девочка в доме пустом, и я мечтаю о том,Как к тебе прибегу,Море вспять поверну, и погаснет луна.Но собьюсь я с пути, мне к тебе не дойти, ведь ночь так темна.Мне лежать одному,Пока прилив не придетИ не заберетМеня, и небо, и песок, и море,Одинокое море…….. и т. д. (затихая)

— Ну, что теперь? — Эдипа весело передернулась.

— Первый вопрос, — напомнил Мецгер. Из телевизора рявкнул сенбернар. Эдипа посмотрела и увидела Детку Игоря, переодетого турчонком-попрошайкой, который вместе с собакой крался среди декораций, изображавших, по ее разумению, Константинополь.

— Снова не тот ролик, — произнесла она с надеждой.

— Я не могу позволить такой вопрос, — сказал Мецгер. Подобно тому, как мы ставим молоко, дабы умилостивить злых эльфов, «Параноики» оставили у двери бутылку "Джека Дэниелса".

— Боже, — воскликнула Эдипа. Она плеснула себе выпить. — Может, Детка Игорь добрался до Константинополя в целой и невредимой подлодке «Джастин»?

— Нет, — ответил Мецгер. Эдипа сняла серьгу.

— Тогда, может быть, он приплыл на этой, как это называется? субмарине второго класса?

— Нет, — ответил Мецгер. Эдипа сняла вторую серьгу.

— Может, он пробрался туда по суше, через Малую Азию, например?

— Может быть, — сказал Мецгер. Эдипа сняла третью серьгу.

— Как, еще одна серьга!? — спросил Мецгер.

— А если я отвечу, ты тоже что-нибудь снимешь?

— Да я сделаю это и без вопроса, — заревел Мецгер, сбрасывая пиджак. Эдипа снова наполнила стакан, а Мецгер приложился к бутылке. Потом Эдипа сидела и минут пять смотрела телевизор, позабыв, что от нее ждут вопросов. Мецгер с серьезным видом стянул с себя брюки. Отец, похоже, стоял перед трибуналом.

— Да, — сказала она, — не тот ролик. Сейчас его того, до последней капли крови, ха-ха.

— Это может быть ретроспективная сцена, — сказал Мецгер. — Или его осудили дважды. — Эдипа сняла браслет. Так все и шло: последовательность кадров по телевизору, прогрессия снятых предметов одежды, оставлявшая, впрочем, Эдипу в не менее одетом виде, глоток за глотком, неустанный "кошачий концерт" голосов и гитар с площадки перед бассейном. То и дело вставляли рекламу, и всякий раз Мецгер произносил «Инверарити» или "крупный пакет акций", и потом сводил все к кивкам и улыбкам. Она в ответ злилась, но по мере того, как где-то позади ее глаз распускался цветок головной боли, в ней росла уверенность, что они из всевозможных видов поведения новоиспеченных любовников, нашли единственный, заставляющий время замедляться само по себе. Ясность происходящего уменьшалась. В какой-то момент Эдипа вышла в ванную, попыталась найти свое изображение в зеркале, но не смогла. Она пережила настоящий ужас. Но тут вспомнила, что зеркало разбилось и упало в раковину. — Теперь семь лет неудач, — подумала она вслух. — Мне будет тридцать пять. — Она заперла дверь и воспользовалась случаем, чтобы наощупь, почти бессознательно, натянуть еще одну комбинацию и юбку, а также пояс и несколько пар гольфов. Ее поразила вдруг мысль, что если солнце когда-нибудь взойдет, то Мецгер исчезнет. У нее не было уверенности, что она этого хочет. Вернувшись в комнату, она обнаружила крепко спящего Мецгера в боксерских шортах — член стоит, а голова лежит под кроватью. Она заметила животик, ранее скрываемый костюмом. На экране новозеландцы и турки насаживали друг дружку на штыки. Эдипа с криком бросилась к нему, упала сверху, пытаясь разбудить поцелуями. Его сияющие глаза распахнулись и пронзили ее взглядом, ей показалось, что она смутно чувствует между грудями острие. С глубоким вздохом, который, подобно волшебной жидкости, смыл с нее всю строгость, она опустилась и легла рядом настолько ослабев, что не смогла даже помочь ему раздеть себя, двадцать минут он переворачивал, пристраивал ее то так, то сяк, и она подумала, что он похож на увеличенную стриженую девочку, которая невозмутимо возится с куклой Барби. Она даже пару раз засыпала. Проснувшись, Эдипа увидела, что ее уже трахают; она включилась в сексуальное крещендо — подобно монтажному кадру в сцене, которую снимают движущейся камерой. На улице началась гитарная фуга, и Эдипа считала каждый вступающий электронный голос, пока не дошла до шести или около того, но вспомнив, что только трое из «Параноиков» играют на гитарах, решила, что к ним, наверное, подключились другие.

Так оно и было. Совместный оргазм совпал с тем, что весь свет в доме, включая телевизор, неожиданно погас, все стало мертвым и черным. Любопытное переживание. Короткое замыкание устроили «Параноики». Когда свет включился, Эдипа с Мецгером лежали обнявшись среди разбросанных одежек и пролитого бурбона, а в телевизоре высветились отец, собака и Детка Игорь, заключенные внутри «Джастин», темнеющей по мере того, как вода неумолимо прибывала. Первой утонула собака, оставив огромное скопление пузырей. Камера перешла к крупному плану рыдающего Детки Игоря, одна рука на панели управления. Цепь замкнуло, и заземленного Детку Игоря, бьющегося в конвульсиях и жутко орущего, прибило током. Из-за голливудского искажения всяких понятий о вероятности ток пощадил отца, дав ему возможность произнести заключительную речь — попросить прощения у Детки и пса за то, что он впутал их в это дело, и посожалеть, что они не встретятся на небесах: "Твои глазки видели папу в последний раз. Тебе уготовано спасение, мне же — преисподняя." В финале его страдающий взгляд заполнил экран, звук прибывающей воды сделался оглушительным, нарастающей волной зазвучала эта странная киномузыка тридцатых годов с массивной сакс-секцией, наплывом появился титр КОНЕЦ.