Когда охотник становится жертвой

— Я не хочу, чтобы из меня делали клоуна.

— Если это поможет тебе выйти на свободу прямо из зала суда, почему нет? — вспыхивает Энни.

—Тебе не кажется что это слишком чудесно?

— Кайл, тебя хотят закрыть по полной. Пятнадцать лет. Это слишком даже для убийства с отягчающими. Если я сумею сократить этот срок хотя бы вдвое… — она выдыхает, замолкает, смотрит на часы. — Мне пора, Кайл. Встретимся ещё, обсудим, что и как ты будешь говорить присяжным.

— Спасибо. — Кайл давит вымученную улыбку, порываясь встать следом за ней, как того требует вбитый в подкорку этикет.

— Это вам с Коулом спасибо.

— Ты бы справилась. — Гай со смехом называл её «истовой гопницей». С таким характером в она могла бы возглавить банду вместе с братом или сдохла бы, и дня не протянув. Хочется её по щеке потрепать или дружески хлопнуть по плечу, потому что он помнит её испуганным, но отчаянно хорохорящимся воробьём, и, наверное, под маской железной леди Хоффман всё ещё прячется прежняя Крошка Энни, но между ними стеной стоят почти десять лет молчания и разница в социальном статусе.

— Без вас? Нет, — решительно отвечает она. — Согласие на замену адвоката подпиши уже, что ли?

Энни снова возвращается к себе прежней. С холодной, деловой отстраненностью она выдергивает из папки бумагу и тычет пальцем на место подписи. Она уходит, пообещав ему поднять связи и выяснить о Коуле всё, что удастся, а после охрана сопровождает обратно в камеру.

Кали беременна. А Коул… Новость о том, что брат может быть мёртв, словно бы прошлась по касательной, и этот страх, страх потерять его, вдруг рассеялся перед фактом неизбежного. Кайл отчего-то спокоен. Коул всегда был его частью, если бы что-то случилось, Кайл понял бы, почувствовал… Пока он лично не увидит тело, он никогда не поверит, даже если всё говорит об обратном. Лишь в день суда Кайл, уцепившись взглядом за своё неуловимо изменившееся отражение в зеркале, замечает, что у него поседели виски.

***

—Это же… лютый пиздец. — Кайл видит с десятка два журналистов, когда автозак подвозит их с Маршалл к зданию суда.

— Да успокойся ты, я же с тобой. — Та невозмутимо поправляет помаду, глядя в зеркальце, щёлкает языком, произносит «Р-р-раз, раз, р-р-раз», а следом какую-то чудовищную скороговорку, об которую челюсть можно вывихнуть. Готовится к словесной перестрелке. Хотя, судя по ажиотажу, будет целая война.

— Нет, Энни, это полная лажа. — Кайл ясно понимает, что его дело не стоит выеденного яйца: пойман едва ли не с поличным, полностью признал вину, его можно было сразу из изолятора в центральную тюрьму, минуя всю эту пиздадельню. На пятнадцать лет. И если бы кто-то не постарался, так и было бы.

— Кайл, поздно сдавать назад. Да и что ты переживаешь, тебе кроме клятвы почти ничего и говорить-то не придётся.

Говорить будет Крамер — это очевидно. Все хотят сенсаций. Все хотят крови. А Кайлу хочется знать, кто замолвил за него словцо перед госпожой сенатором? Он не имеет связей в этих кругах. Если только Ева…

Ева выступает первой. Они лет сто с ней не виделись, да и после истории с Ритой она, наверное, обиду на него затаила, Кайл почти не сомневался в этом. Но несмотря на то что, Ева здесь — Энни вызвала её в качестве свидетеля.

Ева встаёт за кафедру для допроса сразу после того, как все участники рассаживаются по местам, и судья, попросив всех встать, открывает заседание. У неё мокрые от слёз глаза и дрожащий голос, а щёки впали ещё сильнее с того дня, когда они в последний раз встречались — наверное, она изнуряет себя диетами, глупая. «Высший свет» оказался не менее жесток, чем улицы Южного Централа, но у Евы есть силы бороться и за себя, и за других.

— Знаете, мы все живём в одном городе, но многие из нас живут будто бы в разных мирах. В районе, где я родилась, где мы с Кайлом родились, когда я шла вечером домой после занятий в музыкальной школе, меня поймали и сломали мне все пальцы. Все до единого. Я больше не смогла играть. Со мной сделали это из злости, потому что я стремилась к лучшему, а у нас такое не приветствуется…

Она вспоминает об их общем детстве, о юности — о времени, о котором ненавидит вспоминать, потому что от клейма «прачка из гетто» до сих пор не может отмыться. Рассказывает о том, в каких условиях они оба выросли, и как оба боролись за то, чтобы сделать их хоть чуточку лучше, пока прокурор обвинения не обрывает её и просит говорить кратко и по существу. Нет, Ева не знакома с сенатором. Вряд ли инициатива исходила от неё. Вряд ли она вообще знала, что он загремел за решётку.

Следующим выходит Фрэнк.

— Он пришёл ко мне сразу после Академии. В октябре я планировал отправить его на тесты. Он мог бы стать сержантом уже в этом году…

Фрэнк в жизни не говорил так вдохновлённо и так много, обычно его речь звучала кратко и весьма ёмко. «Вынули бананы из ушей и слушаем сюда». «Увижу без броника — оштрафую нахрен». Кайл усмехается про себя, вспоминая былые времена. Всё познаётся в сравнении — тогда жизнь была куда проще. Он любил свою работу, какой бы поганой и неблагодарной она порой ни была, жаль, что назад ему путь заказан — с судимостью в систему правосудия почти невозможно пробраться, несмотря на то, что «чистых» мудаков в Департаменте больше половины. Кайл узнаёт о себе много нового — оказывается, желание просто делать свою работу и делать её хорошо, уже героизм.

Кайл удивляется, заметив среди свидетельствующих в защиту Мигеля Эрнандеса, своего бывшего напарника.

— Кайл Хантер — самый порядочный человек, которого, я когда-либо знал…

В коротком взгляде, который Эрнандес бросает на него, сойдя с места дачи показаний, Кайл безошибочно читает: «Видишь, салага, не такой уж ты правильный, каким хотел казаться, а я не такой мудак, каким ты меня представлял».

Кайл начинает понимать, что за линию ведёт Энни. Суд превращается в сбор положительных характеристик на офицера Кайла Хантера, и такой он пушистый выходит, что самого от себя тошнит. Энни умело склоняет присяжных в пользу «однажды оступился, всё понял, осознал, больше не повторится». Был вынужден. Под шантажом и угрозами. Энни услышала его — имя Кали в суде не звучит.

Сенатор Крамер умело перехватывает внимание, когда подходит её черёд.

— Этот молодой человек — честный полицейский — был вынужден нарушить закон, потому что иначе в нашем мире невозможно выжить. То, что происходит сейчас на улицах Лос-Анжелеса — результат алчности и попустительства людей, в чьи руки была отдана власть.

Сенатор называет имя Бредфорта Маккормика. Щелкают фотокамеры, в рядах журналистов слышится оживление. Политические пляски на обломках собственной жизни — последнее, что Кайл хочет сейчас наблюдать. Оснований не доверять Энни у него нет, но в чудеса Кайл не верит. Он верит в то, что каждый преследует свои цели. Вслушиваясь в чужие голоса, Кайл мечтает лишь об одном — чтобы этот чёртов цирк скорее закончился. Чем угодно.

— Я требую освобождения мистера Хантера в зале суда! — без тени сомнения подытоживает свою речь Энни Маршалл.

— Не слишком ли многого вы хотите? — прокурор обвинения всплёскивает руками, одними губами произносит «наглая стерва». Судья просит прекратить базар.

Присяжные уходят совещаться на невыносимо, мучительно долгие четыре часа. Четыре часа Кайл мается неизвестностью в маленькой, как собачья конура, клетке — камере предварительного заключения — словно матёрый рецидивист. В одиночестве — Энни умчалась по срочному делу. Никогда ещё время не тянулось так неимоверно долго. Эта пытка неизвестностью и тупым ничегонеделанием вытесняет все тревожные мысли о Кали и брате. Кали сильная, Коул сумеет выкрутиться. Он надеется на это.