Когда опускается ночь

Но я-то это знал, поскольку мистер Фрэнк сам сказал мне. Вот в нем-то не было ни капли ложной гордости. Он представил меня своей будущей жене, когда я случайно повстречал его на прогулке, и спросил, не считаю ли я его счастливцем. Охотно признаю: да, считал – и так и сказал ему. Ах! Но очень уж она была в моем вкусе, эта гувернантка. Ростом, насколько я припоминаю, пять футов четыре дюйма. Славная гибкая фигурка – сразу видно, что ее никогда не стесняли корсетом. Глаза, от которых у меня сразу возникло ощущение, будто я под строгим перекрестным допросом, стоило ей взглянуть на меня. Губки ярко-красные – такие раз поцелуешь, и еще захочется. Щечки, румянец – нет, мистер художник, вы не узнали бы ее сейчас по щечкам и румянцу, даже если бы я сию же минуту нарисовал их вам. Со времени моего рассказа она нарожала кучу детей, и щечки у нее заметно округлились, а румянец на два-три тона краснее, чем в тот день, когда я повстречал ее на прогулке с мистером Фрэнком.

Свадьба должна была состояться в среду. Год и месяц я бы предпочел не упоминать. Я к тому времени открыл собственную юридическую практику (скажем, месяца за полтора до описываемых событий или около того) и утром в понедельник сидел у себя в конторе один-одинешенек, пытаясь представить себе будущее и не слишком в этом преуспевая, когда вдруг ко мне врывается мистер Фрэнк, бледный как привидение, прямо хоть картину с него пиши, и говорит, что ему нужен совет по ужаснейшему делу и он готов последовать этому совету, не теряя ни часа.

– У вас деловой вопрос, мистер Фрэнк? – обрываю я его, поскольку ясно, что он вот-вот впадет в сентиментальность. – Да или нет, мистер Фрэнк? – И с целью поскорее привести его в чувство стучу по столу новеньким ножом для бумаг.

– Мой милый Бокшес! – Он всегда обращался со мной запанибрата. – Ни в коем случае не деловой, это вопрос дружбы…

Я был вынужден снова привести его в чувство и учинить ему допрос, словно свидетелю в суде, не то он полдня потратил бы на пустые разговоры.

– Ну, мистер Фрэнк, – говорю, – я не терплю, чтобы сентиментальность мешала делу. Прошу вас, перестаньте болтать и дайте мне задать вопросы. Отвечайте как можно короче. Если достаточно просто кивнуть – кивайте вместо слов.

Три секунды я смотрел на него, не мигая, и он наконец сел в кресло, продолжая стонать и ерзать. Я снова постучал по столу ножом для бумаг, чтобы слегка испугать его. А затем продолжил:

– Из вашего заявления я делаю вывод, что у вас возникли затруднения, которые способны воспрепятствовать вашему бракосочетанию в среду?

(Он кивнул, и я снова вмешался, не дав ему произнести ни слова.)

– Эти затруднения касаются вашей молодой особы и восходят к периоду некоей сделки, в которой участвовал ее покойный отец, верно?

(Он кивает, и я опять вмешиваюсь.)

– Имеется третья сторона, заявившая о себе, увидев объявление о вашем бракосочетании в газете. Эта сторона знает нечто, чего ей знать не положено, и готова применить эти свои знания, дабы скомпрометировать молодую особу или ваш брак, если не получит определенную сумму денег за молчание? Превосходно. А теперь, мистер Фрэнк, первым делом подтвердите, что молодая особа самолично сообщила вам об этой сделке с участием ее покойного отца. Откуда вам стало об этом известно?

– Как-то раз она рассказывала мне об отце – до того мило и нежно, что пробудила во мне интерес к нему, – начинает мистер Фрэнк. – И я, помимо всего прочего, спросил ее, от чего он умер. Главным образом – от помрачения ума, ответила она и добавила, что это помрачение было связано с отвратительной тайной, которую они с матерью скрывали ото всех, но от меня она не станет ее скрывать, поскольку твердо решила вступить в замужнюю жизнь, не имея секретов от мужа.

Тут мистер Фрэнк снова едва не впал в сентиментальность, и я опять привел его в чувство посредством ножа для бумаг.

– Она сказала мне, – продолжал мистер Фрэнк, – что продажа офицерского патента и обращение к торговле вином были величайшей ошибкой в жизни ее отца. У него не было деловой хватки, и с самого начала его преследовали неудачи. Возникли сильные подозрения, что его секретарь обманывал его…

– Минутку, – говорю. – Как звали подозреваемого секретаря?

– Даваджер, – говорит он.

– Даваджер, – говорю я и делаю пометку. – Продолжайте, мистер Фрэнк.

– Его дела все сильнее запутывались, – говорит мистер Фрэнк, – у него возникла нужда в деньгах по всем направлениям, и вот уже его ожидало банкротство и неизбежный в подобных случаях позор (по крайней мере, по его мнению). Эти беды привели его ум в крайне расстроенное состояние, и жена и дочь ближе к концу все сильнее сомневались, отвечает ли он за свои действия. И в этом горе и отчаянии…

Тут мистер Фрэнк начал запинаться.

У нас, законников, есть два способа добыть показания во всей их полноте, если заказчик или свидетель не желает ими делиться. Либо напугать, либо пошутить. С мистером Фрэнком я предпочел пошутить.

– Ах! – говорю. – Я знаю, что он сделал. Ему нужно было подписать какой-то документ, а он ошибся – с кем не случается! – и вместо своего имени написал имя другого джентльмена… Так?

– Это был вексель, – говорит мистер Фрэнк, который не стал смеяться моей шутке, а, напротив, совсем упал духом. – Его главный кредитор не желал ждать, пока он соберет нужную сумму или по крайней мере значительную часть ее. Но ее отец решил, что сможет выплатить долг, распродав все имущество…

– Естественно, – говорю. – Можете не рассказывать. Мошенничество было раскрыто. Когда?

– Еще до первой попытки реализовать вексель. Все это отец моей невесты по наивности проделал самым нелепым и неверным образом. Человек, чью подпись он подделал, был его лучший друг и родственник его жены – человек не только богатый, но и добрый. Он мог повлиять на главного кредитора, и так и поступил, что было весьма благородно. Он очень тепло относился к жене несчастного и доказал это своей щедростью.

– К делу, – говорю. – Что именно он сделал? Что именно он сделал с юридической точки зрения?

– Сжег фальшивый вексель, написал взамен собственный, а затем – и только затем – рассказал обо всем моей дорогой девочке и ее матери. Разве можно поступить благороднее? – спрашивает мистер Фрэнк.

– С моей профессиональной точки зрения нельзя поступить тупее, – говорю я. – Где тогда был отец? Надо полагать, его не было дома?

– Он был болен и лежал в постели, – сказал мистер Фрэнк, краснея. – Но он собрался с силами и в тот же день написал покаянное благодарственное письмо, где обещал показать себя достойным столь благородного обращения и великодушия, а для этого продать все свое имущество, чтобы уплатить долг. Он и правда распродал все, вплоть до старинных фамильных портретов, передававшихся по наследству, вплоть до скудного столового серебра, вплоть до столов и стульев, стоявших в гостиной. Долг был выплачен до последнего фартинга, а отцу моей невесты нужно было начинать все с чистого листа, заручившись самыми добрыми обещаниями помочь от того благодетеля, который его простил. Но было поздно. Преступление, совершенное в отчаянный миг, даже заглаженное, не давало ему покоя. Он стал одержим мыслью, будто навеки уронил себя в глазах жены и дочери, и…

– Умер, – оборвал его я. – Да-да, это нам известно. Теперь давайте вернемся к покаянному благодарственному письму, которое он написал. Мой опыт в юриспруденции, мистер Фрэнк, убедил меня, что, если бы все жгли полученные письма, половина судей в нашей стране остались бы без работы. Не знаете ли вы, случайно, содержалось ли в письме, о котором мы сейчас говорим, хоть что-то похожее на признание в мошенничестве?

– Разумеется, – говорит он. – А как иначе ему было выразить раскаяние, не сделав подобного признания?