Когда Париж был еще французским

– Вот, мудак , я пол магазина вынес, а ты засыпался на сраном дезике, – громко возмущался его партнер после чисто выполненной работы, расслабленно расположившись у барной стойки.

Кассирша магазина Дьюти Фри, не знакомая с языком финских соседей, покричала, покричала, но полицию не вызвала.

Таможню мы не прошли, а пробежали: финские таможенники даже голову не повернули в нашу сторону, а следовало. Воры-фарцовщики тащили по полу целые мешки с товаром. Чего там только не было: картины, не имеющие особенной художественной ценности, вошедшие в моду искусственные цветы, косметика, одежда, электротовары.

На обратном пути народ в автобусе гудел еще больше, чем по дороге в Финляндию, хотя и без употребления горячительных напитков. Ведь была проделана опасная работа и можно, наконец, расслабиться, а это опьяняло и веселило гораздо больше алкоголя. Народ подобрался милейший, тайн ни у кого не было, каждый делился секретами своего мастерства, хвалился размером дохода. Представительницы древнейшей профессии откровенно поведали о постигших их разочарованиях в семейной жизни, и что, только разведясь, они научились ценить себя, как женщин. Воры – фарцовщики демонстрировали содержимое своих сумок и мешков.

Была, правда, часть пассажиров, не слишком довольных поездкой – мужчины, задачей которых было приобретение машин отечественных марок, их – то на финском рынке подержанных машин и не оказалось, пришлось купить импортные, к которым не было дома запчастей, но опечаленных новых собственников машин не было в автобусе, они перегоняли своих мустангов сами в Ленинград.

Тем не менее, жаловаться не приходилось, ведь народ в автобусе подобрался не только откровенный, но и вежливый – никто так и не поинтересовался у нас с соседкой: «А вы-то, девчонки, зачем ездили?».

Финские газеты писали, что они открыли границы, чтобы увидеть у себя в гостях русскую интеллигенцию (это с «джентльменским-то набором»), которой так много в Ленинграде, а увидели представительниц древнейших профессий.

Откуда им было знать, что у русской интеллигенции, особой социальной группы лиц, отличающейся высотой духовно-нравственных стремлений, и исчезающей за ненадобностью в новых реалиях жизни, никогда не было, и, похоже, не будет средств на путешествия, а если вдруг эти средства появятся, то вряд ли эту новую публику можно будет назвать интеллигенцией.

В Италию за красотой

Дорога к Возрождению

Когда в результате полнейшей неразберихи в правительстве на нас обрушилась свобода, то одних она придавила, других – выдавила. А что, свобода – дама тяжелая, в особенности – русская свобода. Наш человек, получивший неплохое как обязательное, так и необязательное образование, из всех свобод предпочитал свободу передвижения, пусть не во-времени, так хотя бы в пространстве. Ну да, для этого нужны деньги, и не малые, – плевать, хоть впроголодь, хоть босиком, но с высоко поднятой головой! Но это тогда, в начале девяностых, осознавая, что мы не глупее европейцев, а порой и образованнее, просто нам со строем не повезло, поэтому и денег нет, и языков по той же причине мы не знаем. Хуже обстоит дело сейчас, ведь свободой мы наслаждаемся больше двадцати лет, а денег по-прежнему у большинства населения нашей страны на путешествия нет, и языки по-прежнему мало кто знает.

Итак, не будем отвлекаться от девяностых. Те, кого выдавило из толпы, послали просить милостыню тех, кого придавило. Города и улицы разделили на сферы влияния, и ожившие герои Ильфа и Петрова вышли на пешеходные мостовые. Одни и те же бабки, деды и инвалиды, с утра до вечера, утюжили тротуар в поисках милостыни, требуя у каждого, проходящего мимо: «Дай миллиончик!». Тем более что миллиончик уже мало что стоил. Тот, кто удержался на работе, получал деньги пачками и переносил их в авоськах. Наиболее чувствительные граждане, не привыкшие к такому зрелищу, отдавали совсем не лишние кровные, хотя и задавали в никуда вопрос: «Как это все так быстро обнищали?». А к киоскам с продуктами или какой-либо мелочевкой и подходить было опасно: тут же появлялся длинноволосый щетинистый детина в рясе, подпоясанной бечевкой, и хватал за грудки с тем же требованием денег на пропитание. Короче, удивить нас можно было только благополучием и красотой.

Вот за этой красотой я и решила поехать в Италию.

Автобусная путевка стоила четыреста долларов. Не всем фирмам можно было доверять, и я попросила пару телефонов тех туристов, которые благополучно вернусь из этой поездки.

– Да, путешествие не из легких, но когда я вспоминаю Италию, улыбка не сходит с моего лица, – поделилась своим впечатлением от поездки одна из туристок.

Голос был приятным, эмоции вызывали доверие.

На вокзал меня отвозил брат.

– Ты куда спрятала деньги? – с металлом в голосе поинтересовался он.

– Они в сумочке.

– Как, в сумочке, ты почему их не зашила? – зловеще процедил он сквозь зубы.

Я открыла сумочку, вынула набор туриста для шитья, носовой платок, задрала юбку и стала снимать трусы.

– Ты что делаешь? – изумился брат, но не покраснел.

– Мужчина, вам не угодишь, то шей, а то взашей! Расслабьтесь, все будет molto buono.

Долларов восемьдесят я все же оставила в сумочке.

Поезд Ленинград – Минск стоял на пути, объявили посадку.

Когда мы вошли в купе, незнакомая попутчица уже укладывала в багажное отделение чемоданы. Она была в домашнем ситцевом халате, такие халатики, из ситца в цветочек, я запомнила с детства: их с большим мастерством когда-то на Украине шила еще моя бабушка.

– Здравствуйте, я ваша соседка! – радостно сообщила я.

Женщина подняла голову, под ее правым глазом красовался сочный синяк.

– Это я упала, – смутившись, сообщила она, глядя на моего брата.

– Знаю я эти ваши «упала, сама ударилась», другим рассказывайте, – строго сказал он, затем, не выдержав, хмыкнул.

Соседку звали Светлана, она работала учительницей в школе и отправилась в это рискованное путешествие со своей четырнадцатилетней дочкой, которая мне очень обрадовалась, так как с первой минуты нашего путешествия мечтала сбагрить кому-нибудь свою непосредственную мамочку.

По прибытии в Минск нас должен был ждать большой комфортабельный автобус с наличием элементарных условий для многодневного путешествия: горячей воды для заварки чая и кофе, туалета и раскладных сидений для ночлега. Вместо отеля на колесах мы увидели старый львовский автобус – труженик и тридцатилетний «горбатик» ЛАЗ-695 с грязными полуистлевшими жеванными занавесками, с несвежими вмятинами на месте сидений и жесткими, с металлической окантовкой, низкими спинками. Как бы «горбатик» не пыжился, скорости более шестидесяти пяти километров в час развить не мог.

Тот май отличался аномальной сорокаградусной жарой, и ждать спасения мы могли только в четырех открытых вентиляционных люках над нашими лихими головами. Я, на свое счастье, подсуетилась и успела занять место в середине автобуса, в двухместном ряду справа, слева был одноместный ряд. Правда, довольно наглая семейная пара, оперируя фактом моего одиночества, попыталась пересадить меня в конец автобуса. Но я, невзирая на свой интеллигентный вид, который весьма обманчив, и не только у меня, осталась там, где сидела. Каким-то образом парочке все-таки удалось оказаться на сиденьях впереди меня.