Когда погибает Роза

– А вы ничего не путаете, уважаемая Роза Романовна? – осведомилась начальница, скорее всего, вопросительно поднимая сползающие очки указательным пальцем. Так она делала всегда, когда ядовито о чём-то вопрошала. – Кажется, у нас тут школа, а не дом помощи инвалидам?

Слово «Инвалид» змея особо ядовитая выплюнула, словно в рот ей попала муха. Эх! Напрасно я, трясясь в трамвае, искала в директрисе хорошие качества, мол, ответственная, справедливая, волевая. Чёрт! Да она просто престарелая стерва, которой, хлебом не корми, только дай поплясать на чужих костях.

– Мне легче нанять нормального учителя истории, чем платить зарплату ещё и вашей няньке.

За окном увядало лето, в открытую форточку веяло печальным и прохладным дыханием осени. У конца августа запах особый. В воздухе больше не чуется та лёгкость и беспечность, та солнечная безмятежная радость, что в начале и середине лета. Напротив, подступающая осень пахнет горечью лёгкой грусти, несбывшимися надеждами, запылённой, уже начинающей желтеть, листвой, увядающими на городских клумбах цветами. Птичьи голоса теряют свой задор, свою звонкость и бодрость, и всё чаще, в прощальное, какое-то дежурное, вялое чириканье птах, бесцеремонно, но по праву, вклинивается резкое карканье ворон.

– Платить не надо, – попыталась использовать последний козырь в рукаве. – Моя мама готова работать секретарём на общественных началах.

А в школе во всю уже шла подготовка к новому учебному году. Беззлобно переругивались рабочие, цокали каблучками, вышедшие из отпуска коллеги, пахло свежей краской и побелкой.

Зоя Александровна хмыкнула, показывая весь свой скепсис и пренебрежение, зашуршала бумагами, устилающими её рабочий стол.

– Мама? – удивлением в голосе начальницы, припыленным едкой насмешкой и брезгливостью прошибло до костей. – Дорогая Роза Романовна, мне нужен учитель истории, а не девочка, которую мама будет водить за ручку в туалет, вытирать ей носик и поправлять сбившийся воротничок на глазах учеников. Программы, планы, тетради , индивидуальные дневники учащихся и электронный дневник, по-твоему, я должна доверить твоей маме, не имеющей педагогического образования?

– Может, мне попробовать вести какой-нибудь кружок или внеклассные занятия?

Мой голос звучал жалко, просительно, как у нищего на паперти, и я ненавидела себя за это. За слёзы, звенящие в тоне, за отсутствие косметики на лице, за дрожащие руки, за собственное неверие в свои силы, за беспомощность и, стоящую возле двери директорского кабинета, мать.

– Учитель, дорогая моя, должен служить примером для учеников, а не объектом жалости или насмешек, – отпечатала змея особо ядовитая. – Вы, наверняка получаете пособия по инвалидности, проживёте и на них, тем более, вам сейчас много и не нужно. Всего доброго!

Директриса встала со своего кожаного трона, давая мне понять, что аудиенция окончена.

Потом были и другие школы, где мне отказывали, грубо и мягко, с насмешкой и деланым сожалением, давали лживое обещание перезвонить, уверяли, что вакансия уже занята. Мама, сопровождающая меня, злилась с каждой моей неудачей. Сетовала на пустую трату времени, на то, что дома полно дел, а она колесит по городу.

– Папе не нравятся все эти вылазки по поиску работы, – сказала она мне после очередного фиаско.

– Ну разумеется, – невольно копируя интонацию Зои Александровны произнесла я. – Никто не встречает подогретыми тапками, не наливает супчик в тарелку. Ты понимаешь, что я так погибну, сидя в четырёх стенах? И прекрати называть его папой. Он мне не отец, сколько раз можно повторять?

– Я понимаю лишь одно, – с нарочитой грустью проговорила мать. – Что ты- неблагодарная тварь, не желаешь ценить то, что тебе дала судьба.

– Она у меня, кажется, лишь отобрала, – напомнила я матери. Гневная речь маменьки была продиктована и хорошенько вбита ей в голову отчимом. Своей точки зрения у матери уже давно не было. Мать, целиком и полностью, растворилась в милом Геннадичке.

– У тебя есть родители, которые не отвернулись, готовые принять тебя снова в семью. Семью, которую, позволь напомнить, ты предала, выбрав этого недоумка Виталика. А теперь, ты беспомощна, как младенец, и о заботе со стороны дочери в старости, можно даже не мечтать.

Да, надо было признать, что человек- существо эгоистичное. Все его мысли, все его стремления и цели направлены на удовлетворение своих личных потребностей. Даже детей люди рожают не для жизни, не для счастья, а для собственных нужд. Кому-то нужна живая кукла, которую можно наряжать в красивые шмотки, кому-то с помощью ребёнка, реализовать несбывшиеся мечты. Мол, я не стала художницей, пусть моя дочь станет, кто-то рожает на память, как сувенир, мол, хочу кусочек от любимого мужчины, и чтобы был только моим, кому-то необходима власть хотя бы над одним человеком. А вот моя маменька, скорее всего, готовилась к старости, выращивая для себя сиделку. Но вот, незадача, то замуж сиделка решила выскочить, то тут как назло, в аварию попала. Эх! Как же обидно делать подобные открытия! Ведь хочется верить, что тебя любят просто так. Но просто так никто никого не любит, и это нужно признать. Любят за то, что ты удобен. И чем больше удобен, тем сильнее любят. Тяжело любить инвалида, не приносящего никакой пользы. Хотя, моя пенсия, наверное, для маменьки и Геннадички всё же сгодиться, в качестве утешительного приза.

Побывали мы и в Москве, в той самой клинике, с мягкими диванами, ковровыми дорожками, прозрачным лифтом, белоснежными стенами и льющейся с потолка музыкой. И там, проверив меня на всевозможных аппаратах вынесли тот же вердикт, что и Захар Андреевич: «Зрение не восстановится». Мне посоветовали вступить в общество слепых, таскать с собою, недавно полученную розовую справку, спокойно жить на пособия по инвалидности и учиться вести быт на ощупь.

А потом, была тягостная поездка обратно, стук колёс, запахи растворимого супа, кофе, шелест газет и журналов, духота плацкартного вагона, настойчивые уговоры матери переехать к ним.

– Виталик вернётся, – отвечала я, больше убеждая саму себя, чем мать. – Просто у него возникли проблемы.

– Проблемы, – ехидно цедила сквозь зубы мама, наверняка поджимая обветренные, не накрашенные губы в куриную гузку. – Он сам – ходячая проблема. Не нужна ты ему, Розка. И раньше была не нужна, а теперь тем более.

– А кому нужна? – вскрикнула я, тут же отметив, как в вагоне воцарилась тишина. Любопытные пассажиры навострили уши в ожидании животрепещущей истории. – Кому? Только вам?

– Только мне и папе, – отрезала мать без обиняков. – Вспомни, когда в последний раз ты с ним говорила? В апреле, а сейчас ноябрь. Где он? Обхаживает очередную дурочку? Надирается в кабаках? Ставит на кон последние штаны?

Камни её слов били по голове, груди и спине, выбивая остатки надежды, остатки веры в любовь Виталия ко мне. Но ведь он не может бросить меня! Не может перечеркнуть всё, что было с нами хорошего! Случайное знакомство в трамвае, прогулки по парку, поцелуи на заднем ряду кинотеатра, свадьба, первый год нашей безоблачной, до краёв наполненной счастьем и головокружительной нежностью, жизни. Его крупный выигрыш, на который мы купили мне мазду, так как у мужа автомобиль уже был. Как забыть? Как вырвать из сердца?

Во мне медленно вскипала жгучая злоба на мать, на её назидательный тон, на уверенность в том, что медленное разложение в одиночестве под заботливым материнским крылышком – наилучший вариант для меня, для той, кем я стала. А стала я жалким, беспомощным инвалидом, которых изредка показывают по телевизору, нарочито восхищаются их игрой на инструментах, вокальными данными и прочими талантами, а в душе призирая их, боясь вдруг, по какой-то нелепой случайности стать такими же. Ведь человеческий организм так хрупок, так несовершенен, так уязвим.