Когда правит страсть
Шрифт:
— Что именно? — вырвалось у нее.
— Если бы мы отправились в спальню и провели несколько часов в моей постели, тогда...
— Это не заслуживает ответа! — ахнула она.
Он пожал плечами, но тут же широко улыбнулся:
— Уверена, Алана?
Что он делает? Использует приемы обольстителя, чтобы вырвать признание того, что сам считает правдой? Если это так, он определенно не дипломат! Но сможет ли это сработать? Она уже теряла волю в его присутствии! Была им ослеплена и потрясена теми чувствами, которые мог пробудить в ней этот человек!
Господи, хоть бы она не краснела так предательски!
— То, что случилось между нами, было ошибкой, — сухо напомнила она. — Пожалуйста, не ссылайтесь на это больше!
— Тебе понравилось быть в моих объятиях!
— Ничего подобного!
— Лгунья! А ведь собиралась быть абсолютно честной!
Ее лицо потемнело от прилившей крови, но она не стала скрывать правду:
— Боюсь, это абсолютно не важно и не имеет никакого значения для этой дискуссии.
Он снова ухмыльнулся, но глаза горели неудержимой страстью.
Она отчаянно уставилась на стол.
— Кроме того, я вовсе не была напряжена. Скорее рассержена. А это разница, согласитесь.
— Гнев вытеснил твои страхи? Считаешь, что больше ты не заключенная, потому что я делю с тобой ужин?
Вышеупомянутый страх, может, и вернулся бы, если бы она не расслышала его вздох и не отвела глаза. Несколько минут он молчал.
— Итак, на какой вопрос я не успел ответить? — спросил он так спокойно и уверенно, что она расслабилась. Теперь он ведет себя как капитан дворцовой стражи. Не как записной обольститель.
Она тоже смогла подстроиться под его тон.
— Мы оба знаем, что вы никогда бы не заперли меня, будь вы точно уверены, что я дочь Фредерика. Как вы можете быть так тверды в своем недоверии после всего, что я вам сказала?
Она подняла глаза, чтобы оценить его реакцию. Он, похоже, колебался, не зная, что сказать. Но его глаза тут же сузились:
— Ты не понимаешь всей серьезности того, что сейчас сделала! Мы не слишком любим тех, кто входит во дворец с оружием, поскольку знаем, что есть люди, которые хотят причинить зло нашему королю.
— Неужели вы считаете меня наемной убийцей? — ахнула она.
— Я этого не сказал. И все же ты не объяснила, почему явилась сюда, вооруженная до зубов.
— Объяснила. Пистолеты были моим главным способом обороны, кинжалы — последней надеждой. Но все это было только для самозащиты, и ничего более!
— Я сказал, что постараюсь быть объективным.
Она кивнула, хотя ничуть ему не поверила. Слишком быстро обвинил он ее в других мотивах появления здесь, отвергая истинную причину.
Алана раздраженно кивнула в сторону шпаг на стене:
— Я умею фехтовать. Хотите, продемонстрирую?
— Хочешь доказать, что ты убийца?
— По-моему, это докажет обратное, поскольку подобное оружие убийца не станет использовать. Шпага предназначена для самозащиты!
Все еще улыбаясь, он заметил:
— Похоже, у тебя на все есть ответ. Это доказывает остроту ума.
Превосходная память идет рука об руку с умом и сообразительностью, которую ты выказываешь с каждым словом.Она укоризненно прищелкнула языком:
— Значит, я часть сложного заговора. И хорошо запомнила свою роль? Именно так вы считаете?
Он долго смотрел на нее. Веселые искорки в глазах погасли, и жесткость взгляда снова выбила ее из колеи. Но она тут же поняла, что это не страсть. Подозрительность. Пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не отвернуться.
— Прости, — обронил он наконец.
За что? За веселость? Или за то, как он хватался за все, что могло подтвердить его ложные выводы? Она решила идти напрямик.
— Я находилась в центре заговора, но у меня была другая роль. Умереть. Поппи обхитрил заговорщиков, унеся меня из дворца.
— Но почему он тебя не убил? Ведь его же наняли!
— Я улыбнулась ему. Очень сентиментально, понимаю, но с этого момента он стал моим защитником. И я обязана ему жизнью. Будь на его месте кто-то другой, убил бы меня без зазрения совести. — Поскольку капитан был приветлив и сердечен, она решила пояснить еще кое-что. — Вы спрашивали о моих спутниках. В путешествии по Европе мы наняли экипажи и кучеров вместе с ними. Мальчик Генри — сирота, которого очень любим мы с Поппи. Тут не было никакого заговора. Мы сочли за лучшее вообще не говорить Генри, кто я такая.
— А настоящее имя опекуна?
— Я его назвала. Под этим именем он жил в Англии, и я даже думала, что оно и мое тоже, пока Поппи не рассказал про отца.
— И ты называешь это «быть правдивой»? Фармер не лубинийское имя.
— Я называю это попыткой защитить человека, который был мне вместо отца. Вы не нуждаетесь в нем, ведь у вас есть я.
— У меня есть ты... это верно, — кивнул он и уселся. По бесстрастному лицу было непонятно, поверил ли он хоть одному ее слову. Жаль, что он так несгибаем и несговорчив. От последней реплики ей стало не по себе.
— Борис! — крикнул он неожиданно.
Слуга появился очень быстро: очевидно, ожидал в коридоре и слышал каждое слово. И капитан знал это, иначе крикнул бы громче.
Алана не хотела, чтобы кто-то еще услышал ее историю, и сейчас злилась на Кристофа, позволившего слуге подслушивать.
— У нас есть десерт? — спросил он слугу, собиравшего со стола пустые тарелки.
— Сладкий или кислый? — осведомился Борис.
— У нас еще есть лимоны?
— Сладкий, пожалуйста, — вмешалась Алана.
Капитан кивнул. Она подождала, пока Борис выйдет, прежде чем спросить:
— Вы ему доверяете?
— Борису? Его родители, как и он сам, родились в моем фамильном поместье. Мы выросли вместе. И несмотря на разницу в положении, остаемся друзьями.
— Почему же вы ударили его?
— Он не глуп. И сделал ошибку из добрых побуждений. Но теперь сгорает от угрызений совести. Не ударь я его, он сам бы наткнулся на мой кулак. Доверять ему? Я не побоюсь сказать, что доверил бы ему жизнь.